Бомба в Эшворд-холле

Шарлотта тоже попробовала суп. Он был восхитителен.

– Неужели? – спросила она и подумала о Карсоне О’Дэе, его амбициях и о надеждах, возлагаемых на него его близкими, отцом и старшим братом, чье место он должен занять.

– Моя дорогая, а ты бы не смеялась? – Тонкие, дугообразные брови Веспасии взлетели еще выше. – Известно, что когда капитан и миссис О’Ши обосновались в Брайтоне, туда же через два-три дня явился и некий мистер Чарльз Стюарт в кепке, надвинутой на глаза. – Она с трудом воздержалась от улыбки. – И он являлся в их дом довольно часто, но почти всегда когда капитана О’Ши не было дома. Он нередко приходил с берега и увозил миссис О’Ши на прогулку: никогда при свете дня, но всегда после наступления темноты.

– В кепке? – с сомнением переспросила миссис Питт, забывая про еду. – Вы сказали, что у него нет чувства юмора. Но у миссис О’Ши его нет тоже! – Голос ее зазвучал еще недоверчивее. – Как можно любить человека, который крадучись приходит к твоей двери ночью, когда твой муж отсутствует, в какой-то кепке для маскировки, под чужим именем, которое никого не способно обмануть? Да я бы просто билась в истерике от смеха!

– И это еще не все, – продолжила Веспасия. Глаза у нее смеялись. – Пять лет назад – эта любовная связь длится уже довольно долго – он отправился к одному дельцу на аукционе в Дептфорде, выдающему себя за агента землевладельца из Кента. – Старая леди всплеснула руками. – Парнелл назвался мистером Фоксом. Ему сказали, что интересующий его дом принадлежит мистеру Престону. Тогда Парнелл назвался мистером Клементом Престоном, но агент возразил, что сначала он представился мистером Фоксом. Тот поправился: он, мол, живет вместе с мистером Фоксом, но его собственное имя – Престон, и он хотел бы снять дом на двадцать месяцев. Но при этом он отказался представить какие-либо документы, подтверждающие его личность, – тут брови Веспасии взлетели выше, – на том основании, что владельцы лошадей никаких подобных требований предъявлять не должны.

– Лошадей? – переспросила Шарлотта, едва не поперхнувшись. – А какое отношение ко всему этому имеют лошади? Лошадей можно продавать, они могут болеть, могут получить травму и даже умереть, но…

– Никакого отношения, – подтвердила, улыбаясь, пожилая дама. – Да, а еще лошадей великолепно используют мюзик-холлы… Но вместе с кепкой и прочими штуками все его действия выглядят чрезвычайно неуклюжими и некомпетентными.

Затем она снова посерьезнела:

– Но все это печально для Ирландии. Возможно, сам Парнелл этого не осознал, и его ближайшие сторонники еще поддерживают его и будут за него голосовать – из чувства верности и чтобы никто не назвал их предателями и дезертирами; но народ в целом отныне уже никогда за ним не последует.

Вздохнув, Веспасия разрешила дворецкому убрать тарелку с остатками супа и сервировать лососину с овощами.

Когда тот вышел, она серьезно посмотрела на Шарлотту:

– Так как Эйнсли Гревилл теперь мертв, то, полагаю, и политические проблемы, над которыми он работал, будут похоронены. В этом и заключалась цель его убийства.

– Нет, его место занял Джек – во всяком случае, временно. И динамит, взорвавшийся в его кабинете сегодня утром, почти наверняка был предназначен для него. Бедняжка Эмили в ужасе, но у Джека не было иного выхода, кроме как достойно продолжить дело Гревилла и стараться выполнять его как можно лучше.

– Но это же страшно, – встревоженно заметила леди Камминг-Гульд. – Понимаю, почему вы все пребываете в большом беспокойстве. Хотела бы я чем-нибудь помочь, но ирландская проблема уходит корнями в глубь веков и чертовски запутана невежеством, мифами и ненавистью, присущей обеим сторонам. И не счесть трагедий, к которым они привели.

– Знаю. – И Шарлотта, глядя в тарелку, вспомнила историю, которую рассказала ей Грейси. – В нашей компании присутствуют и Падрэг Дойл, и Карсон О’Дэй.

Веспасия покачала головой, и по ее лицу скользнуло сердитое выражение.

– Да, несчастное это дело – с Ирландией, – сказала она мрачно. – Это одна из самых худших проблем, олицетворяющих все, что есть самого отвратительного в наших отношениях.

– И ведь это мы, англичане, их предали, – заметила миссис Питт. – Некий солдат по имени Чиннери изнасиловал и убил Ниссу Дойл и затем бежал в Англию… – Она не сочла нужным сдерживать свой гнев и отвращение. – А Дристан О’Дэй приходился ему другом! Не удивляюсь, что ирландцы нам не верят. Когда я слышу о какой-нибудь подобной истории, то стыжусь, что я англичанка.

Старая леди откинулась на спинку стула, забыв о лососине. На лице ее выразились отчужденность и даже высокомерие.

– Не надо стыдиться, Шарлотта. Мы, разумеется, совершили в своей истории несколько ужасающих деяний, от которых становится тоскливо на сердце и мрачно на душе, но в данном случае мы ни в чем таком не повинны.

Миссис Питт промолчала. Если Веспасия не знает всех подробностей той давней истории, то лучшей ей и не знать их. Она уже старая дама, и незачем ранить ее душу подобными рассказами.

– Тебе незачем проявлять ко мне деликатность, – продолжала между тем леди Камминг-Гульд, слегка улыбнувшись. – Я повидала много такого, от чего снятся кошмарные сны. Больше, чем ты, моя дорогая… Нет, Ниссу Дойл не изнасиловали. За нею погнались ее родные братья. Это они отрезали ей волосы, считая ее шлюхой за то, что она полюбила протестанта.

Шарлотта сидела потрясенная. Все это было так ужасно, так чудовищно не похоже на историю, которой она поверила! Молодая женщина безотчетно приготовилась возражать.

– Это братья убили Ниссу, и Дристан нашел на берегу не возлюбленную, а ее труп, – продолжала Веспасия. – В их глазах она была изменницей, предала семью и веру перед Господом Богом. И она, по их мнению, заслужила не только смерть, но и позор.

– За то, что полюбила? – Миссис Питт не знала, что и думать. В душе ее закипали гнев, враждебность, желание поспорить. Ее раздражала эта спокойная, изящно обставленная комната с солнечным светом, падавшим на навощенный пол, занавески с цветочным узором на окнах в георгианских рамах, ветки жимолости, видневшиеся за ними, льняная белоснежная скатерть, серебро приборов и темные листья в хрустальной вазе…

– За то, что она хотела бежать с протестантом, – пояснила Веспасия. – Тем самым она как бы предала свое племя. Любовь не принимается в расчет там, где ставкой является честь.

– Чья честь? – возразила Шарлотта. – Разве она не имела права сама выбирать, за кого выйти замуж, и сделать это, если готова была платить за любовь утратой прежних связей со своими родными? Я знаю, что эта цена существует, что за все надо платить, – мы все это знаем. Но ведь если кого-то действительно любишь, ты готова платить. А может быть, она не разделяла их верований? Они об этом никогда не задумывались?

Леди Камминг-Гульд улыбнулась, но глаза у нее были усталыми, бледно-серебристыми.

– Ну, конечно, нет, Шарлотта. Незачем и спрашивать. Если ты принадлежишь к какому-то клану, ты тоже должна платить. Свобода не быть подотчетной своей семье, племени, клану влечет за собой бесконечное одиночество. Ты оказалась счастливее многих женщин. Ты захотела выйти замуж за человека, не принадлежащего к твоему классу, и пренебречь выбором, который сделала для тебя семья, но твои родные тебя не проклинали и не отвергли из-за этого. Общественный остракизм, которому ты подверглась, был естественным последствием твоего брака, – но не семейный остракизм. Родные сохранили с тобой близкие отношения, никогда не осуждали твой выбор и не пытались изменить твое решение. – Веспасия казалась печальной и усталой, взгляд ее стал отрешенным. – Нисса тоже имела мужество сделать свой выбор, но ее семья этого не поняла. Для них, для ее братьев это был невыносимый, вечный позор, с которым нельзя было смириться, нельзя было жить.