Бомбардировщики
Шрифт:
– Холодно, это не беда. Буду дрожать до тех пор, пока согреюсь.
Когда у штурмана начинался приступ, командир заботливо накрывал его своей шинелью, доставал из кармана хину, которую всегда носил при себе, и протягивал таблетку.
Нет, дружили мы крепко. Эта была настоящая боевая дружба, без которой нельзя в бою.
…Самолет шел на небольшой высоте. Теперь до аэродрома рукой подать. Я уже предвкушал, как сниму жаркий ватный комбинезон и унты. Хорошо бы сейчас окунуться в холодную воду, поплавать!
Справа по курсу нашего самолета
Но фашист заметил наш бомбардировщик. Через несколько секунд он появился из облаков и понесся на нас сверху. Опасность была велика. Достаточно одной зажигательной пули, и самолет, пропитанный бензинам, вспыхнет, как факел.
– Стреляй!
– исступленно крикнул я штурману.
Но он уже вел огонь. Стрелял и фашист. Клубочки черного дыма вырывались из тупого носа [50] «Фокке-Вульфа». А через секунду случилось самое страшное. Я почувствовал, как жаркое пламя ударило мне в глаза, опалило выбившиеся из-под шлемофона волосы. В кабине поднялся огневой вихрь. Ничего не видя, я закрыл обожженное лицо руками и инстинктивно полез головой вниз, под бронированную плиту. В телефонах отчетливо раздавался почему-то очень слабый голос командира:
– Терпи… сейчас… посажу…
Самолет резко ударился о землю. Меня швырнуло назад, к передатчику. Что-то больно ударило по голове. В глазах потемнело, и я потерял сознание.
Очнулся от нестерпимой боли. Лицо пылало. Почерневшая кожа на кистях обеих рук свисала клочьями. Огня в кабине уже не было, но дым ел глаза, першил в горле, не давал дышать. Меня поразила тишина.
Я рванулся, чтобы выскочить в верхний люк. Что-то не пускало меня из кабины. Сделал еще рывок и мешком вывалился на землю. Первое, что увидел - огромный костер вдалеке.
«Что это?-напряженно работала мысль.
– Ах да, это фашистский самолет. Значит, сбили все-таки! Туда и дорога!» Горел и наш самолет. Яркие огненные брызги падали вокруг, образуя маленькие костры.
– Командир! Штурман!
На крик никто не отозвался. Бросился туда, где бушевал огонь. «Открыть колпак! Быстрее открыть колпак!» - стучало в мозгу… Тугое и плотное, как ртуть, пламя ударило в глаза, ослепило, сбило с ног… «Нужно встать… нужно встать…»-работало сознание, но сил не было. Красный туман поплыл перед глазами, огромный диск солнца, приблизившись вплотную, дыхнул жаром. Почему так печет солнце? Прячась от него, я старался зарыть во вспаханную самолетом землю руки, лицо. Земля, словно поняв меня, расступилась, и я полетел в бездонную пропасть.
И еще помню: белая, белая комната, кровать. Что это? Где я? Неожиданно с беспощадной отчетливостью перед глазами встала картина: горящий самолет и двое в кабине его. Открыть колпак! Хочу встать и не могу. С трудом поднимаю отяжелевшие веки и вижу лицо командира эскадрильи. Губы шепчут:
– Командир…
штурман… Живы?Майор молчит. [51]
– Значит… партия осталась недоигранной?
Сулиманов смотрит удивленно.
Начался бред.
Снова в полку
– Прошу выписать меня из госпиталя!
Вместо ответа начальник госпиталя обернулся к дежурному врачу, стоявшему у спинки кровати.
– А вы что скажете, Алексей Николаевич?
– Ему надо полежать еще недели полторы.
– Я уже совсем здоров. И чувствую себя очень хорошо.
Врач нахмурился, начальник улыбнулся.
– Вот, всегда так, Алексей Николаевич. Кормят хорошо, курить дают, покой полный. А чуть подлечатся: «Выписать, выписать!» Словно к теще на именины спешат, а не на франт.
Они отошли от койки, так я не ответив на мою просьбу. А вечером я получил документы и направление на пересыльный пункт.
За два дня до этого мне стало известно, что наш полк базируется на аэродроме километрах в тридцати от линии франта, и я решил добираться прямо в полк. Был риск, что задержат где-нибудь в дороге или не застану свою часть на этом аэродроме, но тем не менее я отправился. Очень хотелось быстрее попасть в свою семью. Именно семьей стал для меня полк, и я спешил туда, как к себе домой.
Рано утром, усталый и продрогший, я прибыл в ближайший к аэродрому населенный пункт. Чтобы не блуждать долго в поясках аэродрома, обратился к первому встречному. Это была женщина лет пятидесяти.
– Вам аэродром?
– окинула она меня подозрительным взглядом.
– Сейчас я узнаю у соседа.
– И скрылась в дверях дома.
Через минуту, на ходу расстегивая кобуру, из дома поспешно вышел высокий мужчина в военной форме, со знаками различия авиационного техника-лейтенанта.
– А ну, покажи документы!
– строго потребовал он.
Я вынул красноармейскую книжку, справку о ранении и направление на пересыльный пункт. [52]
– Гм… - неопределенно промычал техник, вертя в руках бумаги, - а документики-то… того… - Он сунул их себе в карман гимнастерки и скомандовал: - Шагай впереди, да не вздумай бежать, а не то… - он выразительно посмотрел на пистолет.
Я поплелся по дороге, провожаемый угрюмыми взглядами людей, высыпавших из домов. Слышал, как знакомая уже мне женщина говорила соседям:
– Шпион, должно. Аэродром спрашивал…
Аэродром оказался близко - сразу за шоссейной дорогой. По всему было заметно, что готовятся к вылету. Возле стоянок суетились техники, к самолетам подъезжали бензозаправщики. На старте стояла группа офицеров. И я, к великой своей радости, еще издали узнал командира эскадрильи майора Сулиманова. Не разбирая дороги, я почти бегом направился прямо на старт.
– Влево сворачивай!
– скомандовал шедший за мной техник.
Майор заметил меня и пошел навстречу. Не дослушав рапорта, крепко обнял.