Борьба за мир
Шрифт:
Ты что, старичок, ночью тут? — со скрытым упреком прогудел Степан Яковлевич, однако с уважением пожал руку Моисею Моисеевичу.
Да так! Не спится, молодой человек, — ответил тот, глядя в глаза Степану Яковлевичу, и, подмигнув, добавил: — Знаешь ведь сам. Чего же мелешь?
Побеждаем, — пробасил Степан Яковлевич. — Побеждаем, ребята! — прокричал он на весь цех.
Все ученики и рабочие, до которых докатились слова Степана Яковлевича, повернулись к нему, миг смотрели на него удивленно и сокрушенно.
Затем Варвара сказала:
Где уж!..
Степан Яковлевич вскинул вверх палец и проговорил:
Вы,
А наши что? С хворостиной? — влетев в цех, чтобы сообщить Варваре о том, что от ее мужа с фронта получено письмо, зачастил Евстигней Коронов. — С хворостиной? А! Мы им туда, своим, что посылаем? Семечки, что ль? Нате-ка, мол, братцы, покидайте зернышки в немчуру! А? Ну? Выкладывай, Степан Яковлевич!
Все затихли. Степан Яковлевич сжался, а Моисей Моисеевич снова посмотрел в его нахмуренные глаза и тихонько произнес:
А говоришь, зачем я сюда ночью пришел… Эх…
Степан Яковлевич взмахнул огромными руками и крикнул:
Выключай! На минуту дела выключай! От всей души скажу…
А когда все столпились около него, он, так же вскинув вверх палец, прогудел:
Видали на карте-то? С юга еще подвигаются, а с севера — от Орла — замерло. Точка! Задержать такую силу на точке — великое дело, товарищи. Великое! Это ведь, представьте себе, океан хлынул на нашу страну, а мы его задержали. А раз задержали, — отбросим. Верю я… — Степан Яковлевич опустил руку, смущенно говоря: — Оратор-то я таковский… Вот Ивана Кузьмича бы на вас — он бы до души достал.
А от рабочих полетело:
Да и ты достал!
И это действительно, расшибем!
Эх, мне бы до них добраться!
А ты работой добирайся!
Спасибо, спасибо, Степан Яковлевич!
А мне-то за что? — растроганно пробасил Степан Яковлевич. — Я, что ль, на точке приостановил?
Какую-то минуту рабочие молчали, и вдруг, не сговариваясь, все рассыпались по своим местам, и цех снова приглушенно заскрежетал.
Степан Яковлевич подошел к Варваре и, глянув на учеников-ребят, улыбнулся: они откуда-то понатаскали ящиков и, взобравшись на них, копошились около станков, такие чумазые, словно воробьи, живущие на металлургических заводах.
Ну как, красавица? — проговорил Степан Яковлевич, не отрывая взгляда от ребят.
Боюсь… — почти шепотом ответила та.
Чего?
Станка.
Ну-у? — и Степан Яковлевич с упреком посмотрел на Моисея Моисеевича.
А я ей говорю: станка не бойся. Стружки бойся: она уцепится и полруки отхватит. А станок — существо разумное, даже с высшим образованием. Ты только не глупи около него, а пойми его. Пойми и полюби, — подчеркнул Моисей Моисеевич.
Полюби, полюби! — подхватил Евстигней Коронов, вкладывая в это слово совсем другой смысл.
Он знал все тайные замыслы Варвары. Когда она решила покинуть столовую и стать к станку, он спросил:
Зачем?
И Варвара с полной откровенностью ответила:
Приедет Николай Степанович, а я у станка. Ведь он по нескольку раз в цеху бывает, а в столовую и не заглядывает.
На такую откровенность Евстигней Коронов не нашел что ответить и только на следующий
день сказал:Ну что ж? Не на пакостное дело идешь. Только ведь муж у тебя.
А разве я его гнушаюсь? — так же откровенно проговорила Варвара.
Письмо муженек прислал, — сказал он сейчас, предполагая, что Варвара охнет и немедленно потребует письмо, а она только спросила:
Откуда?
Из госпиталя. Ранен в ногу… Да ты ничего, не бледней, — видя, как побледнела Варвара, начал он успокаивать ее.
Варвара, скрывая лицо в сорванной с головы косынке, еле слышно произнесла:
А я и не бледнею, — и, глядя из-под косынки одним горящим глазом на Степана Яковлевича, прошептала: — От Николая Степановича весточки нет? На фронте он, слыхала я.
Кровопролитный бой шел южнее армии Анатолия Васильевича.
Грохот артиллерии, скрежет танков, взрывы бомб, предсмертные крики людей — все это слилось в один гул, и гул этот все ближе и ближе подкатывался к деревне Грачевке, где расположился штаб армии Анатолия Васильевича.
Уже было известно, что немцы на Курск двинули семнадцать танковых дивизий, до двадцати пехотных моторизованных дивизий, огромнейшее количество шестидесятитонных танков «тигр» и самоходные орудия «Фердинанд». Вся эта бронированная лавина, поддерживаемая армадой самолетов, со стороны Орла обрушилась на войска Рокоссовского и со стороны Белгорода — на войска генерала Ватутина.
Все это было известно, но неизвестно было только одно: что делать армии Анатолия Васильевича? Ведь тогда еще, второго июля, Рокоссовский в дверях хаты Макара Петровича шепнул командарму:
Дам сигнал. Мы их опередим!
Выступление немцев со стороны Орла он действительно опередил: без десяти четыре утра пятого июля, чего немцы не ожидали, Рокоссовский обрушил ураганный артиллерийский огонь, затем самолеты ссыпали на немецкую оборону тысячи бомб. Этим было внесено замешательство в армию противника, но остановить военную машину, в течение восемнадцати месяцев тщательно подготовленную, конечно, это не смогло, и она, военная машина, ринулась, только не в четыре утра, как было намечено, а в пять тридцать в одном направлении, в шесть тридцать — в другом и в семь тридцать — в третьем.
Танки «тигр» и самоходные пушки «фердинанд» явились тем новым видом оружия, о котором до выступления так угрожающе кричали на весь свет гитлеровцы. Оружие это было действительно мощным: «тигра» ни один снаряд в лоб не брал, а «фердинанды» «ускользали» от артиллеристов: дав залп, они быстро уходили на другое место. Обычно немцы перед прорывом выпускали более легкие танки, те расчищали путь, а за ними выползали бронированные чудовища — «тигры». Где-то в стороне стояли «фердинанды» и обстреливали советские позиции.
Вначале перед «тиграми» растерялись было и артиллеристы и танкисты. Но вскоре соседи научились бить их так же, как и любой танк.
Как? Как бьют? — узнав об этом, взволнованно спросил Анатолий Васильевич у Макара Петровича.
До бойцов дошло что-то нелепое, товарищ командарм, — стал пояснять Макар Петрович, еще не понимая, что именно это и волнует Анатолия Васильевича. — Говорят, что «тигр» ничему и никому не поддается: грызет наши танки, как орехи.
Ну, это чушь, чушь! — раздраженно воскликнул Анатолий Васильевич.