Босс с причудами

Иду к палате. Медбрат меня окликает:

— Эй, девушка! Ты своей родственнице скажи, чтобы нас не дергала каждые пять минут. И чтобы с соседками поменьше ругалась. А то легче дерущихся медведей разнять, чем пациенток.

И он хохочет над своей глупой шуткой.

Странные они тут все какие-то. Если я заболею, лучше уйду в лес и буду щипать целебную травку, как больная собачка. А если не поможет — пусть меня пристрелят.

Подхожу к пятой палате. Из-за двери слышно, как стервозный женский голос требует:

— Да закройте вы уже это окно! Дует невыносимо! Вы нас тут всех застудить хотите?

— Дышать нечем, — терпеливо, но с ноткой раздражения объясняет вторая женщина. — Ложитесь на мою кровать, на солнечную сторону, раз вам холодно! Узнаете, каково тут валяться как на печке.

— У меня, женщина, своя кровать есть, и я хочу лежать на ней с удобствами! — парирует первый голос.

Я от души сочувствую второй женщине и жалею маму Катю. Ужасно оказаться в палате с подвидом людей, которым вечно «дует». Они даже в аду будут требовать закрыть все форточки.

Пишу сообщение Родиону: «Я у твоей мамы в палате». Толкаю дверь и широко улыбаюсь.

— Здравствуйте! Я ищу Екатерину Анатольевну.

Оглядываю залитую солнцем комнату. Здесь и правда невыносимо жарко и душно. В палате пять занятых коек. На меня вопросительно смотрят женщины в халатах и тапочках.

— Так, а вы кто? — сурово спрашивает меня тот самый склочный голос, который требовал закрыть окно.

Ой. Стало быть, это и есть мама Ремезова. Она на кровати в дальнем, самом уютном углу. У нее худое, красивое лицо и черные глаза в точности как у ее сына. Тонкие губы кисло поджаты, взгляд недружелюбный.

* * *

Оробев, подхожу к ней и сажусь на стул у кровати.

— Меня зовут Таня, я приехала с вашим сыном. Он сейчас у врача, но скоро подойдет. Вот, мы тут привезли… Минералку, йогурт, халат! Журналы…

Суетливо лезу в сумку. Мне не по себе под пронизывающим взглядом Екатерины Анатольевны.

— А почему Родион привез вас, а не Валерию?

Пожимаю плечами.

И правда, почему не Валерию? Она добрая, не отказалась бы помочь бывшему жениху. Но Родион обратился ко мне в трудную минуту. И это приятно.

А его мама не в курсе, что сын расстался с невестой.

— Вы Родиону кто? — продолжает она допрашивать.

— Просто знакомая.

— Ах вот как… — она с разочарованием на лице откидывается на подушки. И заявляет: — Нарядная вы какая, как в театр явилась, а не в больницу.

Мне опять стыдно за свой вид. Надо было все-таки сменить шелковое платье на джинсы.

— А Родион не торопится! — говорит она обвиняющим голосом. — Я уже полдня тут мучаюсь, пока он заявиться изволил!

Это неправда — я знаю, что Родион помчался к ней сразу же, как ему позвонили, хотя был занят. Но я понимаю, что больные бывают капризны.

— Как вы себя чувствуете, Екатерина Анатольевна?

— Отвратительно! Я чуть не умерла. А эта больница! Ужас какой-то. Клоповник! Врачи с похмелья! Как можно держать пять человек в одной палате!

Мне неловко ее слушать. Больница и правда не блещет интерьером, но на врачей она наговаривает. И хотя мне самой не шибко приятно тут находиться, все же согласиться с оценкой Екатериной Анатольевной я не могу.

— А какие у меня ужасные соседки по палате! — продолжает жаловаться мама Ремезова, не понизив голос — каждое слово она чеканит, как непреложную истину. — Без конца то едят, то болтают! Окна открывают!

С других коек на нас смотрят с ненавистью.

— Ишь ты барыня какая… — бормочет под нос старушка в углу. Мне хочется провалиться под ободранный больничный паркет.

— Зато вам тут быстро помогли, правда? А Родион уже договаривается, чтобы вас перевезли в другую клинику. Давайте помогу вам переодеться…

Мама Ремезова сейчас с застиранном больничном халате. Но при виде купленного мной, уютного, в цветочек, кривится.

— Неужели Родион ничего лучше привезти не мог?! Какой отвратительный покрой!

— Это я его купила, не Родион, — отвечаю терпеливо.

Она и не думает извиняться. Лишь презрительно дергает бровями.

— Ладно, давайте сюда!

Хочу помочь Ремезовой встать, но она поднимается сама, и довольно шустро. Она бледная, но видно, что чувствует себя неплохо. Тело у нее гибкое, натренированное, ухоженное. Эффектная женщина, хоть и в возрасте.

Но характер! Но язык! Интересно, она всегда такая, или только когда болеет?

Ее сын подходит через пять минут, но за это время Екатерина Анатольевна успевает вывалить на меня тонны жалоб и категорических суждений.

Родион вежливо спрашивает разрешения у других пациенток через дверь, и только потом заглядывает в палату.

Лицо Екатерины Анатольевны делается очень строгим:

— Родион! Где тебя носит!

— Привет, мама, — с крайне сдержанной нежностью здоровается Родион. — Как ты? Тебе лучше?

— Ну как мне может быть лучше! — теперь поток жалоб хлещет в сторону Родиона.

Он сочувственно кивает, его лицо полно нечеловеческого терпения.

— Почему ты так поздно приехал? Почему тебя дома не было?

— Я был у себя на складах, меня срочно вызвали на работу.

— В выходной день? Да что это за работа такая дурацкая! Давно говорила, брось свои глупости, иди к отцу работать, он тебе все условия создаст!

На щеке Родиона дергается жилка. Кажется, слышу скрип его зубов.

— Мама, сейчас не время для этих разговоров, — прерывает он ее. — Пожалуйста, слушайся врача. Завтра утром тебя перевезут в другую клинику.

— А почему не сегодня? Я что, должна ночевать в этом бедламе?! В одной палате со всеми этими людьми?! Здесь плохо пахнет!

— Мама! — предостерегающе говорит Родион.

— Что «мама»? Я уже тридцать шесть лет «мама», — отрезает она. — Все эти годы я учила своих сыновей говорить только правду. И сама говорю только правду. Имею право высказать мнение!