Боярщина

– Что вы делаете?
– спросил он.

Мановский, не отвечая ни слова, погасил свечу и опять лег на постель.

Эльчанинов видел необходимость повиноваться.

"Этакая скотина", - думал он, и досада и тоска не давали ему спать.

Прошел уже целый час в мучительной бессоннице, как вдруг ему послышалось, что товарищ его начинает приподниматься. Эльчанинов напряг внимание. Задор-Мановский действительно встал с постели, тихими шагами подошел к двери, отпер ее и вышел; потом Эльчанинову послышалось, что замок в дверях щелкнул.

– Что вы делаете?
– воскликнул было он. Ответа не было. Эльчанинов встал с постели и подошел к двери: она была действительно заперта снаружи. "Что это значит?" - думал он и, решившись во что бы то ни стало разгадать загадку, подошел к окну, которое было створчатое, и отворил его. До земли было аршина три, следовательно, выпрыгнуть было очень возможно. Одевшись на скорую руку, Эльчанинов соскочил на землю и очутился в саду. Ночь была темная. Почти ощупью пробрался он на главную аллею и вошел на балкон, выход на который был из гостиной, где увидел свечку на столе, Клеопатру Николаевну, сидевшую на диване в спальном капоте, и Мановского, который был в халате и ходил взад и вперед по комнате. Эльчанинов приложил ухо к железной форточке в нижнем стекле и стал прислушиваться.

– Я вас прошу об одном, чтобы вы ушли, потому что он может проснуться и прийти сюда же, - говорила Клеопатра Николаевна умоляющим голосом.

– Не придет: я его запер, - отвечал Мановский.
– А мне надобно с вами переговорить.

– Ну, говорите же по крайней мере, я вас слушаю, - отвечала Клеопатра Николаевна и кокетливо завернулась в платок.

Эльчанинову показалось отвратительным это движение.

– А говорить то, что я из-за вас в петлю не полезу. Если вы ко мне так, так и я к вам так. Считать тоже умеем. Свою седьмую часть вы давно продали. Всего семьсот рублей платят за девушку в институт. Прочие доходы должны идти для приращения детского капитала, следовательно...
– говорил Мановский.

– Это ужасно!
– воскликнула Клеопатра Николаевна, всплеснув руками.

Первым движением Эльчанинова было вступиться за бедную женщину и для того войти в гостиную и раскроить стулом голову ее мучителю. С такого рода намерением он соскочил с балкона, пробрался садом на крыльцо и вошел в лакейскую; но тут мысли его пришли несколько в порядок, и он остановился: вся сцена между хозяйкой и Мановским показалась ему гадка. Подумав немного, он вынул из кармана клочок бумаги и написал: "Я все видел и могу только пожалеть об вас; вам предстоит очень низко упасть. Удержитесь". Разбудив потом лакея и велев ему отдать письмо барыне, когда она проснется, спросил себе лошадь и через четверть часа скакал уже по дороге к своей усадьбе.

IX

В то же самое воскресенье, в которое, по воле судеб, моему герою назначено было испытать столько разнообразно неприятных ощущений, граф, начавший ждать Анну Павловну еще с десяти часов утра, ходил по своей огромной гостиной. В костюме его была заметна изысканность и претензия на моложавость: на нем был английского тонкого сукна довольно коротенький сюртучок; нежный и мягкий платок, замысловато завязанный, огибал его шею; две брильянтовые пуговицы застегивали батистовую рубашку с хитрейшими складками. Жилет был из тонкого индийского кашемира; редкие волосы графа были слегка и так искусно подвиты, что как будто бы они вились от природы. Пробило двенадцать. Граф начинал ходить более и более беспокойными шагами, посматривая по временам в окно.

Тихими шагами вошел Иван Александрыч, с ног до головы одетый в новое платье, которое подарил ему Сапега, не могший видеть, по его словам, близ себя человека в таком запачканном фраке. Граф молча кивнул племяннику головой и протянул руку, которую тот схватил обеими руками и поцеловал с благоговением. Улыбка презрения промелькнула в лице Сапеги, и он снова начал ходить по комнате. Прошло еще четверть часа в молчании. Граф посмотрел в окно.

– Что, если она не приедет!
– сказал он как бы про себя.

– Приедет, ваше сиятельство, непременно приедет, - подхватил Иван Александрыч.

– А ты почему знаешь?

– А уж знаю, ваше сиятельство, непременно приедет.

– Ничего ты не знаешь.

В это время вдали показалась шестериком карета.

– А что, ваше сиятельство, это что?
– воскликнул Иван Александрыч, смотревший так же внимательно на дорогу, как и сам граф.

– А что такое?
– спросил Сапега, как бы боясь обмануться.

– Это-с карета Задор-Мановского, вот и подседельная ихняя, - я знаю.

– Будто?
– сказал граф; глаза его заблистали радостью.
– Поди, Иван, скажи, чтобы люди встретили.

Иван Александрыч выбежал.

– Милочка моя, душечка... ах, как она хороша! Глазки какие! О, чудные глазки!
– говорил старик, потирая руки, и обыкновенно медленные движения его сделались живее. Он принялся было глядеть в зеркало, но потом, как бы не могши сдержать в себе чувства нетерпения, вышел в залу. Анна Павловна, одетая очень мило и к лицу, была уже на половине залы.

– Милости просим, моя бесценная Анна Павловна, - говорил старик, протягивая к ней руки.

Мановская поклонилась.

– Ручку вашу, ручку... или нет, я старик, меня можно поцеловать... поцелуйте меня!

– Извольте, граф, - отвечала с улыбкой Анна Павловна.

Они поцеловались. Граф под руку ввел ее в гостиную. Иван Александрыч остался в зале (при гостях он не смел входить в гостиную). В этой же зале, у дверей к официантской, стояли три лакея в голубых гербовых ливреях.

– Иван Александрыч, Иван Александрыч! Кто эта барыня?
– спросил один из них.

Иван Александрыч ни слова не отвечал: он очень обижался, когда с ним заговаривали графские лакеи.

– Иван Александрыч! Что вы, сердиты, что ли? А еще старый приятель, продолжал насмешник, и лакеи захохотали.

Сконфуженный и раздраженный, Иван Александрыч глядел в окно.

Между тем граф усадил свою гостью на диван и сам поместился рядом.

– Ах, если б вы знали, с каким нетерпением я вас ждал!
– начал он.

– Благодарю, граф.

– И... только-то?

Анна Павловна ничего не отвечала.

– Я вас очень люблю!
– продолжал старик, ближе подвигаясь к Анне Павловне.
– Дайте мне еще поцеловать вашу ручку: вы все что-то печальны... Скажите мне, любите ли вы вашего мужа?

Анна Павловна вспыхнула.

– Всякая женщина должна любить своего мужа, - сказала она.

– Нет, вы скажите мне откровенно, как другу вашего отца, как человеку, который дорожит вашим счастьем и который готов сделать для вас все.

– Я люблю моего мужа, - отвечала молодая женщина, не решившаяся быть откровенной.