Боярщина

Мановский был в очень добром расположении духа.

Но Иван Александрыч вместо ответа только кланялся.

– Что это вы такие пересовращенные? Уж не уехал ли ваш дядюшка?

– Никак нет-с. Его сиятельство еще долго проживут.

– Благодарение господу!.. Садитесь, батюшка Иван Александрыч.

Иван Александрыч сел.

– Расскажите-ка нам, что поделывает ваш сиятельнейший дядюшка, каково поживает, каково кушает?

– То есть каково здоровье его сиятельства?

– Да, хоть каково здоровье?

– Очень хорошо-с.

– Благодарение господу! Да сохранит он его на долгие дни.

Иван Александрыч переминался.

– Я имею вам, Михайло Егорыч, нечто сказать, - проговорил он нетвердым голосом.

– Мне?.. А что бы такое?..

– Я могу сказать только один на один.

– Странно!.. Уж не хотите ли у меня для дядюшки попросить денег взаймы? Вперед говорю: не дам.

– У его сиятельства у самих денег целые горы.

– Так что бы такое это было?

– При людях не могу, Михайло Егорыч, ей-богу, не могу...

– При людях не можете?.. Делать нечего... выдь, брат Савелий, пройди к жене в спальню... Знаешь, где?

– Знаю, - сказал Савелий, обрадованный случаем повидаться с Анной Павловной, и вышел.

– Ну, говорите, - сказал Мановский.

Иван Александрыч медлил; лицо его было бледно, руки и ноги дрожали.

– Да что это с вами?
– спросил Задор-Мановский, видя смущение его.

– Михайло Егорыч, - начал, наконец, дрожащим голосом Иван Александрыч, - я дворянин; не богатый, но дворянин; понимаете, в душе дворянин!

– Черт вас знает, что у вас там в душе?
– сказал Мановский, которого начинали бесить загадочные речи соседа.

– В душе у меня сердце, Михайло Егорыч, - продолжал тот.
– Я дворянин... мне горько, когда другого дворянина обижают.

– Что за околесица: дворянин... дворянина обижают!.. Да что вы такое городите?

– Михайло Егорыч! Вы не знаете, а вас обижают.

– Меня обижают? Кто меня обижает?

– Валерьян Александрыч Эльчанинов, - отвечал Иван Александрыч.

– Эльчанинов... Да вам кой черт на бересте это написал?
– сказал, покрасневши, Мановский, думая, что Иван Александрыч хочет говорить про происшествие у вдовы.

– Я сам видел, Михайло Егорыч.

– Сами видели... да где же и что вы видели?

– Видел их вместе.

– Где вместе?

– Здесь, в поле, и, кажется, целовались.

При последних словах досада и беспокойство показались на лице Мановского.

– Да по кой черт в поле-то они сюда зашли?
– спросил он.

– Видно, так согласились; я их нашел вдвоем и после с ней пришел сюда в Могилки.

– Сюда? Да сюда зачем же?

– Она меня пригласила к себе.

– Ну, так вы к ней бы и шли.

– Я и пришел к ним.

– Как пришел к ним? Да ведь кто вас пригласил?

– Анна Павловна-с...

– Жена моя?
– произнес Мановский.

– Супруга ваша-с, - отвечал Иван Александрыч.

– Да ее-то где вы видели?

– Я вам докладывал, что я их видел в поле с Валерьяном Александрычем.

– Так это жена моя была... Ты ее видел с Эльчаниновым?

– начал глухим голосом Мановский, приподнимаясь с дивана, и глаза его налились кровью и страшно взглянули на Ивана Александрыча, который ни жив ни мертв сидел на стуле и не мог даже ничего отвечать.

– А, милостивая государыня, - сказал Мановский, переломивши первое движение гнева, - так вот ты чем больна? Эй!
– закричал он.

Явился лакей.

– Пошли сюда барыню, сейчас же... сию секунду.

Иван Александрыч поднялся со стула.

– Прощайте, Михайло Егорыч, - проговорил он тихим голосом.

– Сидите, вы мне нужны, - сказал Мановский повелительным голосом.

Иван Александрыч сел, и после нескольких минут молчания в гостиную вошла Анна Павловна, с довольно веселым лицом: она сейчас получила письмо от Эльчанинова. Вслед за ней вошел и Савелий.

– Поди сюда ближе, - сказал Мановский.
– Этот человек, - продолжал он, указывая на Ивана Александрыча, - говорит, что видел тебя с любовником в здешнем поле... уличи его, что он лжет.

Смертная бледность покрыла лицо бедной женщины; дыхание остановилось у ней в груди.

– Вы, Иван Александрыч...
– начала она, но голос ее прервался.

– Говорят тебе, оправдывайся, или я тебя убью!
– заревел Мановский и схватил ее одной рукой за ворот капота, а другой замахнулся. В первый еще раз поднимал он на жену руку. Негодование и какое-то отчаяние отразилось на бледном ее лице.

– Он не лжет, я люблю того человека и ненавижу вас!
– вскричала она почти безумным голосом, и в ту же минуту раздался сильный удар пощечины. Анна Павловна, как пласт, упала на пол. Мановский вскочил и, приподняв свою громадную ногу, хотел, кажется, сразу придавить ее; но Савелий успел несчастную жертву схватить и вытащить из гостиной. Она почти не дышала.

– А!
– ревел Мановский.
– Так ты так-то!..
– и обратился было к Ивану Александрычу, но тот уж скрылся и, что есть силы, гнал на беговых дрожках в Каменки.

– Люди!
– произнес Мановский, как бы обеспамятев от гнева и садясь на диван.

В комнату вошел бледный лакей.

– Сейчас выгнать ее из моего дома!
– сказал он каким-то страшно спокойным голосом.

В дверях показался Савелий.

– Михайло Егорыч, вспомните, что вы делаете!
– сказал он.
– Куда пойдет Анна Павловна?

– К черту! Пускай идет к любовнику.

– Бог вас накажет, Михайло Егорыч, вы и себя и ее губите.

Мановский не отвечал.

– Малой!
– крикнул он.

В комнату явился прежний лакей.

– Выгнали ли?

– Барыня лежит в обмороке, - произнес робко лакей.

– Вытащить ее на руках!
– проревел Мановский.

– Михайло Егорыч, - произнес Савелий.

– Убирайтесь к черту!
– продолжал Мановский.

– Михайло Егорыч! Я на вас донесу предводителю!