Боярщина

Любившая и любящая вас Cleopatre".

Эльчанинов, получивший это письмо и желавший в душе, чтобы это было так, поверил всему безусловно. Считая потом себя вправе окончательно отказаться от этой женщины, налгал при этом случае, сколько только возможно налгать. Граф между тем рассуждал сам с собой: "Что делать?.. Объявить ли Анне Павловне о мнимой смерти Эльчанинова, раскрыть перед нею страшную перспективу бедности, унижения и обещать ей все это исправить при известных условиях? Неужели же эта женщина скорее решится умереть с голоду, чем приневолить себя полюбить его? Конечно, благоразумие требовало бы некоторой постепенности, надобно, чтоб она привыкла к мысли, что для нее более не существует любимый человек; но, может быть, это продолжится еще долго", заключил граф и принял намерение действовать, не отлагая времени и решительно. Следующая же ночь была избрана для того, потому что Савелий только на это время и оставлял Анну Павловну одну и уходил спать в отдаленную комнату.

С приближением решительной минуты графом начало живей и живей овладевать беспокойство. Рассудок говорил о безрассудной его дерзости, советовал повыждать для более верного успеха; но известен закон, что самые запальчивые и безрассудные люди в любви - это старики и молодые юноши. Когда пробило на часах двенадцать и все в доме, казалось, улеглось и заснуло, Сапега вышел из кабинета, почти бегом пробежал коридор и тихонько отворил дверь в спальню Анны Павловны. Ночная лампада слабо освещала комнату, и только ярко блестел золотой оклад старинной иконы. Граф невольно отвернул глаза от образа и взглянул на кровать: Анна Павловна крепко спала; на бледном лице ее видна была улыбка, как будто бы ей снились приятные грезы; из-под белого одеяла выставлялась почти до плеча голая рука, несколько прядей волос выбивались из-под ночного чепчика. Этого было достаточно, чтобы графа остановило всякое другое чувство. Он быстро подошел к кровати и поцеловал спящую Анну Павловну в лоб. Она открыла глаза и болезненно вскрикнула.

– Тише, бога ради, тише, - начал граф, - я пришел к вам говорить, я буду говорить о Валерьяне Александрыче, я о нем вам скажу.

Анна Павловна не могла еще опомниться.

– Я сейчас получил о Валерьяне Александрыче известие, я хочу с вами говорить, - продолжал торопливо Сапега.

– О Валере?.. Вы от Валера получили письмо? Он меня, верно, зовет, сказала Анна Павловна, приподымаясь.
– Покажите мне письмо, дайте мне поскорее. Боже! Неужели это правда? Дайте, где оно у вас?
– И она хватала графа за руки.

– Позвольте мне сесть около вас, - сказал тот, садясь на кровать.

– Дайте мне письмо! Здоров ли Валер? Дайте поскорее.

– Хорошо, хорошо, - отвечал Сапега, - только вы прежде скажите мне, за что вы его так любите?

– Граф!
– воскликнула уже со слезами бедная женщина.
– Вы терзаете меня, вы злой человек, я не хочу с вами говорить.

– Нет, Анна Павловна, я должен с вами говорить, - произнес с твердостью Сапега, уже овладевши собою.

– Покажите мне письмо Валера.

– Покажу, но прежде позвольте мне сказать вам хоть несколько слов о себе. Знаете ли, как я вас люблю, как я страдал за вас; вы ничего этого не видите, вы не чувствуете даже ко мне благодарности.

– Я благодарна вам.

– Нет, и этого нет: вы только опасаетесь и почти ненавидите меня. Вы не понимаете, чего мне стоило покровительство вашему любимцу, когда я сам в вас влюблен. Поставьте себя хоть на минуту в мое положение.

– Граф!..

– Дайте мне договорить: я целые полгода скрывал себя, я обрек себя на полное самоотвержение. Любя вас, я покровительствовал вашей любви к другому человеку, потому что думал, что в этой любви ваше счастье.

– Я буду вам вечно признательна, граф, - покажите мне письмо.

– Еще два слова: я думал, что если она и не любит меня, то по крайней мере благословит когда-нибудь мою память, но бог не дал мне и этого: я не сделал вас счастливою, я обманулся, как обманулись и вы. В этой любви ваша погибель, если только вы сами не будете благоразумны.

– Граф, выйдите вон!
– сказала Анна Павловна с какой-то несвойственной твердостью.
– Вы нарочно сюда пришли, выйдите, иначе я закричу, вы обманываете меня, вы не получили письма.

– Извольте, я уйду, но только я получил письмо, - отвечал хладнокровно Сапега и встал.

– Постойте!
– вскричала Анна Павловна, останавливая его рукою. Покажите мне письмо, бога ради, покажите!

– Поцелуйте меня за это, так и покажу, - проговорил Сапега как бы с отеческою улыбкою.

– Извольте, я буду целовать, сколько хотите, - отвечала Анна Павловна и сама, обняв его шею руками, начала торопливо целовать.

У графа опять кровь бросилась в голову, он обхватил ее за талию, целовал ее шею, глаза... Анна Павловна поняла опасность своего положения. Чувство стыда и самосохранения, овладевшее ею, заставило забыть главную мысль. Она сильно толкнула графа, но тот держал ее крепко.

– Помогите!
– вскрикнула бедная женщина.

– Не кричите или вы погибли, - начал шепотом Сапега.
– Я вас оставлю одну, на нищету, на позор, забуду мою любовь и предам вас мужу. Любовник ваш умер, вот известие о его смерти, - прибавил он и выбросил из кармана особо присланное письмо поверенного, извещавшее о смерти Эльчанинова. Все забывшая, Анна Павловна схватила его, развернула, и при этом выпали кольцо и волосы Эльчанинова. Прочитав первые же строки, бедная женщина что-то приостановилась. Граф с невольным удивлением взглянул ей в лицо, на котором как бы мгновенно изгладилось всякое присутствие мысли и чувства: ни горя, ни испуга, ни удивления - ничего не было видно в ее чертах; глаза ее, взглянув на икону, неподвижно остановились, рот полураскрылся, опустившиеся руки вытянулись.

– Анна Павловна, что с вами?
– спросил Сапега, взяв ее за руку.

Ответа не было.

– Господи! Что с вами? Анна Павловна, придите в себя, перекреститесь! продолжал он испуганным тоном, поднимая ее руку и складывая пальцы в крест.

– Дайте мне письмо, дайте, - проговорила больная каким-то странным голосом.

– Письмо у вас, но вы ему не верьте, это все ложь. Эльчанинов жив, он только изменил вам, но я заставлю его силой полюбить вас, если вы этого хотите! Но только теперь, бога ради, прилягте, успокойтесь, - говорил окончательно растерявшийся старик, взяв Анну Павловну за плечи и стараясь уложить ее.

– Прочь!
– закричала она раздирающим голосом, сильно толкнув Сапегу в грудь.
– Мне душно! Жарко!
– кричала она. Граф тут только догадался, что Анна Павловна помешалась.

– Душно! Жарко!
– продолжала она кричать, метаясь по кровати.
– Ох, душно!

Граф дрожал всем телом, ужас, совесть и жалость почти обезумели его самого. Он выбежал из комнаты, чтобы позвать кого-нибудь на помощь, но вместо того прошел в свой кабинет и в изнеможении упал на диван. Ему все еще слышалось, как несчастная кричала: "Душно! Жарко!" Сапега зажал себе уши. Прошло несколько минут, в продолжение которых криков не было слышно.

– Она умерла!
– проговорил он и, вскочивши с дивана, что есть силы начал звонить в колокольчик; вбежал полусонный камердинер.

– Вели... беги... постой... Я слышал в комнате Анны Павловны крик, поди, попроси Савелия Никандрыча сюда. Нет, - говорил Сапега, но в это время снова раздался крик, и он опять упал на диван и зажал уши. Ничего не понимавший камердинер не трогался с места.

– Пошли, говорят тебе, Савелия Никандрыча, - произнес взбешенным голосом граф.

Камердинер вышел и скоро возвратился со свечою.