Боярщина

– Не молу знать, ваше сиятельство.

– Он теперь у меня, вместе с Мановской, я ее, больную, привез к себе.

– У вас, ваше сиятельство?

– Да, у меня. Я их обоих привез из Коровина; больная в беспамятстве. Хочешь посмотреть?

– Для чего же, ваше сиятельство, не посмотреть!

– Ну так ступай в библиотеку, знаешь, там окно над шкафом, влезь на шкаф и посмотри.

– На шкаф влезть, ваше сиятельство? Нет, бог с ними. Нельзя ли как-нибудь в щелочку?

– Не нарочно же для тебя делать щели.

– Ну так и не надо, ваше сиятельство, я не хочу.

– Ты-то не хочешь, да я хочу. Мне надобно знать, что будет говорить больная, когда придет в себя. Сослужи мне эту службу.

– Помилуйте, ваше сиятельство, если вам угодно, так я сейчас же... Я ведь думал, что вы говорите это так, для меня-с.

– Именно сейчас же, только вот в чем дело: тебе, может быть, придется просидеть целую ночь да и завтрашний день.

– Это ничего, ваше сиятельство, лишь бы вам было угодно.

– Ну, значит, спасибо, только слушай: ты как можно внимательнее должен смотреть, что будут они делать и что говорить. Я нарочно оставил их вдвоем.

– С кем же вдвоем, ваше сиятельство?

– Да я тебе говорил, с этим Молотовым.

– Понимаю-с, понимаю-с теперь, а то никак еще в ум-то хорошенько не мог сразу взять, - подхватил Иван Александрыч.

– Тебе нечего тут в ум и брать, - перебил его граф, - твое дело будет только подслушать и подсмотреть все, что будет делаться в комнате, и мне все передать, хотя бы стали бранить меня. Понимаешь?

– Понимаю, ваше сиятельство.

– Ну так пойдем... я тебя запру в библиотеке.

– Только ночью-то, ваше сиятельство, больно темно там будет.

– Да что ты, чертей, что ли, боишься?

– Маленького нянька напугала, вот теперь, если комната чуть-чуть побольше да темно, так уж ужасно боюсь.

– Полно вздор молоть, пойдем.

Граф и племянник вошли в библиотеку. Начинало уже смеркаться. Невольно пробежала холодная дрожь по всем членам Ивана Александрыча, когда они очутились в огромной и пустой библиотеке, в которой чутко отдались их шаги; но надобно было еще влезть на шкаф. Здесь оказалось немаловажное препятствие: малорослый Иван Александрыч никак не мог исполнить этого без помощи другого.

– Дай я тебя подсажу, - сказал граф.

– Вы, ваше сиятельство?.. Как это можно вам беспокоиться! Позвольте уж, я лучше сбегаю за стулом.

– Давай сюда ногу.

– Не могу, ваше сиятельство, грязна очень, я, признаться сказать, приехал без калош.

– Говорят тебе давай, несносный человек.

Иван Александрыч вынул из кармана носовой платок, обернул им свой сапог и в таком только виде осмелился поставить свою ногу на руку графа, которую тот протянул. Сапега с небольшим усилием поднял его и посадил на шкаф. Иван Александрыч в этом положении стал очень походить на мартышку.

– Ну, прощай, смотри хорошенько, я побываю у тебя, - сказал граф, вышедши, и запер дверь.

Ивану Александрычу сделалось очень страшно, и он решился все внимание обратить на соседнюю комнату, в которой уже показался огонь.

Сапега вошел в комнату больной.

– Вы здесь?
– сказал он, подходя к Савелью и садясь на ближний диван.

– Я попрошу позволения провести здесь всю ночь.

Сапега хотел что-то отвечать, но приехавший медик прервал их разговор. Он объявил, что Анна Павловна в горячке, но кризис болезни уже совершился.

– Когда она придет в себя?
– спросил заботливо граф.

– Я полагаю, сегодняшнюю ночь или поутру.

– Сегодняшнюю ночь, - повторил граф.
– Послушайте, - прибавил он, обращаясь к Савелью, - мне кажется, вам лучше одному остаться у больной, чтобы вид незнакомых лиц, когда она придет в себя, не испугал ее.

– Это очень хорошо, ваше сиятельство, - отвечал Савелий.

– Мы так и распорядимся... Вы сегодня не будете дежурить, - сказал Сапега горничной.
– Впрочем, не нужно ли чего-нибудь сделать?
– спросил он медика.

– Теперь ни к чему нельзя приступить, надобно ожидать от природы, я должен остаться до завтрашнего дня, - отвечал медик.

– Благодарю; стало быть, мы можем уйти. До свиданья.

Хозяин, медик и горничная вышли из комнаты.

Савелий, оставшись один в спальне, сейчас пересел ближе к больной. Глаза его, полные слез, с любовью остановились на бледном лице страдалицы, которой, казалось, становилось лучше, потому что она свободнее дышала, на лбу у нее показалась каплями испарина - этот благодетельный признак в тифозном состоянии. Прошло несколько минут. Савелий все еще смотрел на нее и потом, как бы не могши удержать себя, осторожно взял ее худую руку и тихо поцеловал. При этом поступке лицо молодого человека вспыхнуло, как обыкновенно это бывает у людей, почувствовавших тайный стыд. Он проворно опустил руку, встал с своего места и пересел на отдаленное кресло.

Предсказание врача сбылось, больная часа через два пришла в себя; она открыла глаза, но, видно, зрение ее было слабо и она не в состоянии была вдруг осмотреть всей комнаты. Савелий подошел.

– Это вы?
– сказала она слабым голосом.

– Я, Анна Павловна, слава богу, вам лучше, - отвечал Савелий.

– Погодите, - начала больная, осматриваясь и водя рукой по лбу, как бы припоминая что-то, и глаза ее заблистали радостью.
– Где мы? Верно, в Москве, у Валера, - сказала она с живостью.
– Мы приехали к нему, где же он? Бога ради, скажите, где он?

– Мы не у Валерьяна Александрыча, а только скоро к нему поедем.

– Так не у него! Господи, я его не увижу! Где же мы?

– Мы у графа, Анна Павловна.

– У графа!
– вскрикнула она.
– Зачем же мы у графа? Поедемте, бога ради, поедемте поскорее, я не хочу здесь оставаться.

– Вам здесь покойнее, Анна Павловна, - сказал Савелий.
– Граф нарочно перевез вас; он очень заботится, пригласил медика, и вот вам уж лучше.

– Уедемте, бога ради, уедемте, - просила она, - мне здесь нехорошо.

– Если мы поедем в Коровино, вам опять будет хуже, вам нельзя будет ехать к Валерьяну Александрычу, а уж он, я думаю, скоро напишет.

– Мне будет и там лучше, я буду беречь себя, я буду лечиться там.

– Вам нельзя будет лечиться, у вас нет денег; это я виноват, Анна Павловна; мне оставил Валерьян Александрыч двести рублей, а я их потерял.

– Вам Валер оставил двести рублей? Какой он добрый!.. Мы напишем ему, он еще пришлет нам, только уедемте отсюда.

– Куда же мы будем писать, Анна Павловна? Мы не знаем еще, где Валерьян Александрыч. Поживите здесь покуда.