Боярышня Дуняша

всегда был дружен. И вдруг… хохочет! Малявка Доронина разговорила его и о чём-то толкует, суетится, что-то доказывает. Евпраксия Елизаровна схватила за руку, поддерживающую её

сенную девушку и зашипела:

— Накрывай на стол в семейной горнице и побольше сладостей. Дуняшке Дорониной

подушки на скамью подложи.

— Матушка, уместно ли дитя со взрослыми сажать?

— Не тебе решать… а мы в узком кругу посидим, поговорим… — боярыня повернулась в

сторону Спасского собора и перекрестилась. — Услышал Господь мои молитвы! Вижу знак

твой…

***

Боевые холопы — расцвет боевых холопов 16 век, а пока (15 век) они выручают купцов, некоторых бояр.

Бояре в Москве — во время правления Ивана III начался огромный приток бояр в

Московское княжество! Родословные переписи 16 века указывают на 200 фамилий, а в начале

правления нашего князя (15 век) было всего лишь 50!

ГЛАВА 8.

— Я знаю мастера, который возьмётся за работу, — решительно произнесла Евпраксия

Елизаровна, выслушав Дуняшу.

— Только не ждите быстрых результатов, — строго произнесла маленькая боярышня, остужая пыл у воодушевленных Кошкиных. — Дело новое и требующее продумывания

максимально возможного удобства.

Девочка повернула голову в сторону боярича и многозначительно объявила:

— Твоя новая нога, Пётр Яковлевич, станет надеждой для многих выбывших из строя

достойных воинов.

Кошкина внимательно слушала свою гостью и не упускала из виду того, что она говорит и

какие использует слова. Боярыня с первого дня их знакомства благоволила девочке, но сейчас

она отмечала всестороннюю образованность своей протеже. Она даже пожалела, что малышка

недостаточно высокого рода для Петруши.

Боярич же казался взволнованным и вроде даже уже не слушал Дуняшу, но когда необычная

гостья сказала про других воинов, то его словно громом поразило.

А ведь верно! Не у одного него такая беда случилась! Славные мужи потеряли руки, ноги в

битвах и участь их незавидна. Одни милостыню просят, другие забиваются в глухой угол

своего дома, чтобы дождаться там смерти и освободить поскорее своих родных от нечаянной

обузы. Никому они не нужны и всем в тягость. А Пётр может это изменить! Он всем покажет, как сделать так, чтобы вернуть прежнюю жизнь. Вот только его сохнущая рука…

Дуня заметила, что боярич воспрянул после её слов, а потом взглянул на свою руку и

помрачнел. Она повернулась к боярыне и робко спросила:

— Евпраксия Елизаровна, не смею давать советы…

Дуня не успела продолжить, потому что Пётр Яковлевич фыркнул, а сидевший во главе

стола древний дед, которого боярыня уважительно звала батюшкой-боярином и сверливший её

взглядом из-под кустистых бровей, захохотал. Заливистым смехом его поддержала Евпраксия

Елизаровна. Дуня сжалась, но глядя на всех присутствующих, улыбнулась, а потом, вежливо

прикрыв ладошкой рот, засмеялась. Отчего-то её жест скромности ещё больше всех развеселил.

Слуги за дверью извелись, стараясь всё увидеть и услышать. Чудные дела творились нынче в

доме Кошкиных. Дивно было, когда грозная боярыня велела провести маленькую Доронину в

семейную горницу и посадить за стол как взрослую.

Боярская ключница выставила вон всех девок, и сама расставила плошки со сладостями, да

помогла девочке красиво усесться на подушки. И уж совсем невиданным делом стало, когда

старый Кошкин, не чинясь, сел во главе стола, признавая право малышки сидеть с ним за одним

столом.

И вот тут была тонкая грань приличий. Если бы Дуняша была постарше, то все приличия

были бы нарушены и происходящее вызывало бы только недоумение, но гостья была всего

лишь маленькой девочкой, и вместо непотребщины получилось, что ей оказали невиданный

почёт. Правда, сам думный боярин Яков Захарьев к столу не вышел, чтобы не перебарщивать с

оказанной честью и не разводить сплетен на пустом месте.

Сына Яков Захарьевич обожал, и если Дунькина затея с деревянной ногой заставит Петьку

наново полюбить жизнь, то он сумеет отблагодарить девочку, а пока того довольно, что её жена

потчует, да и отец с лежанки слез, чтобы послушать малявку.

И старый Кошкин действительно внимательно слушал, что говорит дитя. До деревяшки

вместо ноги они без неё догадались, да не знали, как парню предложить это.

Малявка же сразу заговорила о ноге, как о решённом деле и лишь обратила внимание на

множество мелочей, которые следует учесть при её изготовлении, но и до этого догадались бы

без неё.

Но её отношение к Петькиной беде поражало старика. Она же как своим детским умишком

рассудила? Нет ноги? Ну и что? Возьми и сделай! Нога всего лишь опора, а ты страдаешь, как

будто раньше деньгу ею печатал. Вот у неё зуб выпал, так пока новый на замену не вырос, есть

не могла, язык прикусывала, и он пух. Все думали, что она умрёт в мучениях или от голода.

Поистине устами младенца услышишь истину!

И вот, наболтав уже без всякого стеснения с три короба, малявка вдруг выдала, что не смеет

советовать. Да она тут рта не закрывала, сыпля советами и даже пряник остался лежать

нетронутым!

— Ох, Дуняша, — вытирая слёзы, простонала Евпраксия Елизаровна, — что же ты сказать

хотела? Говори уж, чего теперь стесняться…

— Видела я, как знахарка Катерина нашему холопу Гришке остановила высыхание руки. Она

говорила, что причин тому много может быть, и не все можно вылечить, но Гришке помогла.

Он теперь меня к вам провожает и у него самого можно спросить, что Катерина делала. И он

знает, где она живет.

— Ишь ты… Катерина, — хмыкнула боярыня, намекая на уважительно произнесенное имя

знахарки. Дуня потупилась. Ей не раз пеняли, что обращаться к нижестоящим новгородским

обычаем невместно. Не Григорий, а Гришка надо говорить, не Катерина, а Катька и сама она

для вышестоящих не Евдокия, а Дунька. Девочка согласно кивала и пыталась соответствовать, но иногда забывалась, что пока по её возрасту ей прощали. Вот и сейчас.