Боярышня Дуняша

оценивающим взглядом. Сейчас перед всеми стояла не старая женщина, а боец, прошедший

долгий и трудный жизненный путь. И стояла она здесь потому, что была умнее, хитрее, сильнее

и упорнее своих недоброжелателей. А бредни экзальтированной девочки всего лишь

неприятность, но Доронины сами себе подписали приговор!

На солнце набежала туча и поток света сквозь слюду уменьшился. Так получилось, что

хозяйка дома с девочками и Кошкиной оказались на освещенной половине, а игуменья

погрузилась в сумрак. На лице гостьи тень немного резче обозначила морщины, а чуть

повисший к старости нос словно бы ещё больше вытянулся и загнулся. В глазах блеснула

холодная ярость, сменившаяся торжеством… и это было жутко!

Находившаяся в полуобморочном состоянии после Машиной выходки ключница стала

яростно креститься и пятиться. Девки за дверью прильнули к щели, стараясь ничего не

пропустить, и вот на их бесцеремонный шепоток оскорбленная Таисия и отреагировала:

— Вон! — рявкнула она, оборачиваясь к ним, чтобы усилить эффект, стукнула посохом:

— Прокляну!

Одна из девок в страхе забилась и засипела:

— Ве-е-е-дь-ма-а-а!

Жуткая картина забившейся в судорогах девки, её выпученные глаза и протяжное сипение

создало панику, а по двору разлеталось страшное слово «ведьма».

ГЛАВА 11.

Таисия была в ярости. Она понимала, что народ всё переврёт и ей ничего не грозит, а вот

Доронины, а особенно Кошкины ещё пожалеют, что встали на пути у неё… у церкви.

Что там кричали в этом логове ереси? Ведьма?

Ну, так девчонка не выдержала присутствия божьего человека и призналась… выдала себя!

А Кошкина потворствовала, прикрывала… возглавляла! И муж её при молодом князе…

наверняка вред творил, мысли его очернял, наветы наговаривал, своих врагов изводил его

руками…

Да!

Она гордо вышла из дома Дорониных и горестно покачивая головой, собравшимся людям, села в сани. Пусть теперь придумывают отчего матушка печальна!

Таисия всю дорогу тыкала в спину возчика посохом, чтобы он гнал лошадей. Ей необходимо

было как можно скорее оказаться в монастыре, написать письма нужным людям и вывернуть

ситуацию в свою сторону.

— Да что ж ты медлишь! — пихнула она в очередной раз возничего в спину, и он щёлкнул

кнутом.

Лошади прибавили ещё ходу. Таисии было жарко и, несмотря на мороз, она распахнула полы

верхней одежки, чтобы остудить пекло в груди. Её сердце пылало от обиды и унижения, но она

даже не думала успокаиваться. Острый ум женщины сейчас работал как никогда, подбирая те

кары, что она обрушит на обидчиков. Они кровавыми слезами умоются…

— Останови! — неожиданно велела она, когда Москва осталась далеко позади.

— Тпру! Ленивые! — исполнил приказ возница и повернулся:

— Чего изволишь, матушка?

Игуменья огляделась.

— Дай-ка мне снегу, — подтягивая шкуры к ногам, неожиданно приказала она.

— Так это… — возница помялся, но видя горящие алым впалые щеки игуменьи, быстро

спрыгнул, набрал чистого снежка и со всем почтением подал.

Она вытащила руку из рукавицы и сжала сухонькой ладошкой пригоршню. Снег быстро

начал таять, а Таисия поднесла ледяной комочек к щекам и провела им. Прикрыла глаза, сосредоточиваясь на приятной прохладе. Ноги у неё мёрзли, а в груди не утихал пожар и его

отголоски неприятно поднимались в голову.

— Надо бы поспешать, матушка! — робко обратился возница, подмечая излишнюю живость

в глазах игуменьи и румянец вместо привычной бледности.

Она вяло кивнула, и они продолжили путь. Сытые кони бежали быстро, а хорошо утоптанная

дорога была ровной и в другое время настоятельница закемарила бы, зарывшись с головой в

шкуры, но сейчас не было покоя у неё в душе. Множество мыслей одолевали её и не хотелось

из-за сна что-то забыть, упустить, недодумать. Другого шанса поквитаться с Кошкинами может

не быть, а значит важна будет каждая мелочь.

— Приехали, матушка! — ворвался в её мысли низкий голос возницы.

Она не стала дожидаться помощи и резво соскочила с саней, удивляя своей живостью

бросившихся к ней послушниц. Поднявшись к себе, велела подать перо и бумагу, но

встревоженные её видом сестры подали ей горячего морсу. Таисия выпила его с удовольствием, но состояние собранности ушло и она разомлела, а потом ей стало холодно.

— Матушка, тебя трясет всю! Уж не простыла ли ты?

— Не знаю… мерзну я… вели затопить…

— Так затоплено, дышать нечем.

— Ещё затопи, холодно мне!

К утру игуменья впала в забытье, и не приходя в себя, через неделю скончалась.

Монастырская травница сказала, что причиной смерти послужил преклонный возраст, сильное

переохлаждение и надрыв сердца из-за тягот.

Дуня не могла поверить, что её счастливый мирок разрушен. Маша очнулась и закрыв лицо

руками, сидела, кусая губы. Евпраксия Елизаровна смотрела невидящим взглядом куда-то

вдаль. Дуняша оставила сестру и подошла к растерянной Кошкиной. Присев рядом с ней на

корточки, наклонилась к её уху и горячо зашептала:

— Не бери в сердце слова, сказанные во гневе. Петр Яковлевич остался жив только твоей

материнской молитвой. Сама посчитай, сколько раз он мог умереть, но каждый раз выбирался.

Сломленная злыми словами боярыня повернула голову в сторону девочки, а та чуть

отстранилась, но продолжила убежденно тихо говорить, чтобы боярыня сосредоточилась и

прислушалась:

— Любой воин может получить рану в бою, но не каждому повезёт попасть к знающему