Боярышня Евдокия 4

— Ну, коли так, — Марфа с сомнением посмотрела на Евдокию. Боярышня одобрительно кивнула, и та со всей вежливостью приняла подарок. — Но…

— Они больше не будут, а если вновь поймаем за колдовством, то тогда уж отца Пафнутия позовем, — с угрозой закончила Дуня и всем корпусом повернувшись к жёнкам, спросила: — Ясно?

— Ясно, Евдокия Вячеславна, — быстро ответила та, что быстрее всех сообразила про подарок. — Прости за беспокойство. Елене Ивановне передам, что ты похлопотала за нас.

Дуня подтолкнула Марфу на выход, а когда дверь закрыли, то пояснила ей:

— Никому не нужна свара в доме князя, но приглядеть за ними… — боярышня мотнула головой в сторону закрытой двери, — …приглядим.

Марфа глубоко вздохнула и громким шепотом ответила:

— У нас многие девки пытались князя окрутить, да он заговорен любимой.

— Да ты что? — обрадовалась Дуня, почуяв разоблачение тайны.

— Вот те крест, боярышня.

— А пойдем-ка, сбитнем полакомимся, да пряников поедим.

— Неловко мне, — застеснялась женщина.

— Пойдём – пойдём, медком с орешками пряники закусим, — продолжала искушать Евдокия. — Истории о любви всегда подслащивать надо, а то что-то они все печальные.

— Ох, — вздохнула Марфа, ведя юную гостью в малую трапезную, — права ты, боярышня. Вот взять меня. Любила я одного статного красавца, а он даже не смотрел в мою сторону. Сколько слёз по нему пролила, сколько убивалась по нему, а рядом вился мелкий Харитошка …

Марфа остановила пробегающую мимо девушку, велела ей подать сбитня с закусками и замялась, когда боярышня села за стол.

— Присаживайся, — пригласила её Евдокия. Марфа благодарно поклонилась, начала хлопотать, накрывая стол нарядной скатертью и выставляя чарочки с кубками, а потом присела.

— Так вот, — продолжила она свой сказ, — я к колодцу — а Харитошка уж там, чтобы с водой помочь. Я сержусь, говорю, что стыдоба это, а он отвечает, что мне тяжелее шубы ничего носить нельзя. Сам на полголовы меня ниже и худой, как щепка, а за ведро хватается. Я в огород иду — он ко мне спешит, чтобы помочь, а я вновь в плач и крик, что позорит он меня. Все смеются над нами, меня горой прозывают, его ручным мужем, а ему хоть бы что, а мне на улицу не выйти.

— И что? Ты отказала ему?

Марфа вздохнула всем телом и глухо обронила:

— Ушел в поход за шубой мне и не вернулся…

— А тот статный красавец?

— Ныне раздобрел, полысел, двух жён уж схоронил, дедом стал.

— Как поучительно, — сквозь сжавшееся от сожаления по неведомому Харитошке горло, выдавила Евдокия.

— У меня наливочка есть, — немного стеснительно произнесла Марфа, подвигая чарочку.

— Я чуть-чуть… у меня возраст, — смутилась Евдокия.

— И я чуть-чуть, — согласилась Марфа.

— А что же произошло с князем?

— Произошло?

— Ну ты же обмолвилась, что у него была любимая. Я уже слышала об этом, но думала, что вздор.

Марфа огладила подаренный ей убрус, невпопад сказала:

— Красивый.

Евдокия пригубила наливочку. Она была сладкой, душистой и слабенькой.

— Вроде бы в Семчинском жила любимая князя. Это сельцо подарила Юрию Васильевичу его бабка, Софья Витовна. Любила она нашего князюшко больше остальных внуков, вот и завещала. Поехал юный князь смотреть свои земли, повстречал девицу-красавицу и влюбился. Ему тогда пятнадцать было, а ей… не знаю. Наверное, такая же юная. Об этом болтали старые княжьи слуги, приехавшие в Дмитров вместе с Юрием Васильевичем. До него тут княжил Василий Ярославич, а потом ему другое место под княжение выделили…

— Марфа, ты про князя Юрия расскажи.

— Так я и говорю, сюда князь приехал уже взрослым мужем, а не забыл свою первую зазнобу.

— Она красивая была?

— Говорят, никто не верил, что она из простых. Высокая, белоликая…

Марфа выпила чарочку и с грустью посмотрела на свои широкие ладони.

— Узкие ладошки у неё были, не для тяжелой работы.

— И князь влюбился? Не заскучал с ней?

— Сколько мог, постоянно туда ездил, а потом отец запретил.

— Так с чего здесь эта давняя история всплыла? — никак не могла понять Дуня.

— А с того, что как только лёд на реке станет, то князь обязательно наведается к ней.

— Ого!

— Погрузит мешки с подарками на коня, возьмет с собой пару воинов и несколько дней о нём не слышно. Возвращается мрачный и на всех рычит.

— Да ты что? Так что же получается, он до сих пор её любит?

— Коли любил, то поближе бы поселил, да в богатый дом.

— Хм. А вдруг он не туда ездит?

— Может, и не туда, но люди зазря говорить не будут.

— Коллективный разум! — чуть опьянев, Евдокия вздела перст и засмотрелась на него.

— Чё? Боярышня, я ж не учёная!

— Говорю, народ всегда наверняка знает кто, куда и откуда.

— Твоя правда.

Евдокия ещё немного посидела с Марфой, но та затянула печальную песню, больше похожую на скулеж раненого зверя. Боярышня поднялась, сочувственно посмотрела на неё и побрела к себе, думая, как так получается, что абстрактный народ всё знает, а она нет. Но кто тогда народ?

Глава 20.

Евдокия проснулась затемно, полная сил и желания действовать. Перво-наперво она решила заглянуть князю в глаза, чтобы увидеть его зрачок и убедиться, что его действительно травят и умудряются делать это до трапезы. Для этого ей пришлось караулить его у крыльца, чтобы наверняка поставить диагноз.

— Боярышня, а чевой-то мы тута, — зевая и пританцовывая от утреннего морозца, спросила Даринка.

— Надо, — пряча руки в муфту, буркнула Дуня.

— А чевой так рано?

— Товой, — передразнила боярышня.

— Евдокия Вячеславна, темно ж ещё, — не унималась девица, выстукивая дробь зубами.

— Отстань, — Дуня закрыла замерзший нос муфтой.

— Боярышня, ты бы сказала, а я тогда подсобила бы.

— Ты уже подсобила с булочками! Где они?

— Так не пущают меня к печи! Но я уже знаю, как дело сладить. Ты погоди немного Евдокия Вячеславна.

Недовольно глянув на подскакивающую Даринку, Дуня коротко выдала самую суть:

— Мне надо княжьи глаза увидеть.

— Ой, страшно-то как! — закрестилась девица.