Боярышня Евдокия 4

— Тормози! Тормози, дурёха! Убьёшься же, — но поскользнулась и свалилась. И вдруг её осенило, что про тормоза-то она и забыла!

Глава 21.

— Тормози, — подхватил крик сестры Ванюшка. Ему вторил Олежка. А потом боярич оглянулся, желая поделиться с сестрой неописуемым восторгом от всей ситуации и увидел её растерянное лицо.

— Ты чего? — подпрыгивая от избытка эмоций, азартно крикнул он, отчаянно завидуя Оболенской.

Всё, о чём боярич сейчас думал, так это о смелости Оболенской и о том, что сам не отважился сделать так же. Но поведение сестры его обеспокоило. Она сидела на льду, как пришибленная, потом подскочила, засуетилась, заметалась, словно не зная, в какую сторону бежать, а увидев садящегося на коня князя, обхватила лицо руками и жалобно посмотрела на него.

— Сейчас поймаем твою подругу! — с хищным задором крикнул Юрий Васильевич и помчался вдогонку.

Его воины один за другим сводили на лёд коней и включались в погоню. Дуня с досадой подумала, что не продержалась бы в своей лодке и полминуты, а Оболенская, как назло, поймала ветер и летит с бешеной скоростью. Такое нарочно не придумаешь.

Растерянно посмотрев на Гришаню, она чуть не расплакалась. В его глазах была обида, что не он сейчас мчится на буере. И нет ему никакого дела, что его обожаемая боярышня до дрожи перепугалась.

На ослабевших от переживаний ногах Дуня с трудом поднялась на берег, делая вид, что не слышит, как её окликают возбуждённые мастера. Их радость и лихорадочно горящие глаза при виде интересного способа передвижения сейчас были неуместны.

Кто-то из них припомнил летопись об Олеге, поставившем ладьи на колеса и подошедшем к Царьграду под парусом по суше. И никто не переживал за Оболенскую, могущую разбиться и навсегда остаться калекой. У людей все просто : коли случится беда, то найдут виноватого и спросят с него.

Поднявшись наверх, Евдокия обернулась, стараясь увидеть парус, но русло реки плавно заворачивало и ничего не было видно. Расстроенная из-за случившегося, она огляделась и столкнулась с одиноко стоявшим благообразным дедом, прожигающим её недовольным взглядом. Антипатия к нему возникла с первого взгляда, и Евдокия демонстративно проигнорировала его, мысленно обругав старика моралистом, но интуиция художника заставила её повернуть голову и рассмотреть старика получше.

Он был просто одет, но при этом его борода ухожена, и Дуня поклялась бы, что аккуратно пострижена, оставаясь в стиле «расту как хочу». Лицо деда было чистым, словно он никогда не жил в избе, где топят по-чёрному. Но больше всего бросалась в глаза его общая благообразность и располагающий к себе вид. Такому дедушке хотелось всё рассказать, покаяться и верить всему, что он скажет.

Все это Евдокия увидела в целом, не разбирая на детали. Она поняла главное : он ей отталкивающе неприятен и, желая поскорее оказаться подальше от этого человека, она махнула рукой Гришке, чтобы он поторопил возницу и поскорее увез её отсюда.

Уже сидя в санях, боярышня оглянулась и вновь пересеклась взглядом со стариком. Он не выпускал её из поля своего зрения и тогда Дуня показала на него Гришке. Воин развернулся и сразу выцепив досаждающего ей деда, направился к нему, но тот мгновенно затерялся в толпе.

Григорий шерстил взглядом по людям, стараясь выцепить приметного старика, но того и след простыл. Настороженный ловким побегом странного деда, Григорий дал знак своим воям, чтобы они прошлись цепью, но окрик боярышни остановил его:

— Оставь, — попросила она, не желая привлекать внимание.

— Боярышня, ты его знаешь? — поинтересовался Гришаня, продолжая выискивать взглядом старика.

— Не знаю, но что-то с ним не так, и его злость...

— Странный дед, — неожиданно поддержал её один из молодых воинов.

— Чем же? — спросил Григорий, и Евдокия тоже ждала ответа.

— Не простой, а одет просто, — подбирая слова, начал отвечать парень. — И стоял наособицу, словно чужой здесь, а потом слишком ловко скрылся. Мне его хорошо было видно, а все ж я его быстро упустил из виду.

— В городе много торговых гостей и все они осторожны, — ради справедливости возразила боярышня, но сама понимала, что старик к торговому люду не имеет отношения.

— И взгляд у него… — добавил парень.

— Какой? — потребовал уточнений Гриша, злясь на себя, что упустил старика.

— Всю душу наизнанку, — как смог объяснил воин.

— Цепкий и изучающий, — добавила Дуня, сожалея, что не обдумала сразу увиденное. Но теперь не было никакого толка от перечисления странностей. За цепкие и недобрые взгляды людей не хватают.

Пока возвращались, она ещё думала о старике, но в княжьем дворе появились другие заботы. Надо было приготовиться помочь Еленке, когда она накатается на буере. Евдокия предупредила Стешу, чтобы у той наготове были чистые тряпки и горячая вода, Даринку послала заварить успокаивающее и обезболивающее, сама приготовилась ждать. Оболенскую внесли во двор через пару часов под вой женщин. Евдокия с Даринкой накинули на плечи одёжу и побежали встречать.

Одна из нянек увидела Доронину и начала причитать, что её голубица-боярышня убилась. Дуня, зная цену подобному вою, оттолкнула её и быстро подошла к Оболенской, думая пощупать пульс, но Еленка находилась в сознании. Её глаза шало смотрели на окружающих, рот был приоткрыл, а руки сжимали скобу, крепившуюся ранее к основе паруса.

— Жива. Поднимайте её в покои, — выдохнув, скомандовала Евдокия, но мужчины замялись. — Быстро! Пошевеливайтесь! — прикрикнула она, отсекая лишних людей. — А вы куда?

— Помрёт боярышня? — раздался вопрос от сопровождающих.

— Отмолим, — отрезала Дуня и поспешила следом.

Князя не было видно, как и брата с его пестуном. Похоже, что их больше интересовали развалины буера, чем здоровье Еленки. Дуня не сомневалась, что Оболенскую остановила авария. Либо она наехала на колдобину — либо парус вырвался из рук. Была надежда, что её затормозил снежный занос, но малая.

— И куда тебя понесло, — тихо ругалась Дуня, освобождая Еленку от одежды и ощупывая её тело.

Даринка стояла раскинув руки в стороны и удерживала подвывающих ближних боярышни, желающих помолиться подле неё и по своему разумению оказать помощь. К сожалению, их помощь заключалась в прикладывании иконы к синяками и целовании, обрызгивании святой водой, окуривании травами, обмазывании чьим-нибудь помётом. Но это всё от нервов. Потом нашлись бы рецепты получше, и до травницы дошли бы, но сейчас мамки только мешали.

— А-а-а, — тихо простонала Еленка.

— Где болит-то? — продолжая ощупывать тело, мягко спросила Дуня. — Вроде бы ничего не сломано, но ушибов много.