Божественные соперники
Шрифт:
Айрис направилась к двери прежде, чем закончила фразу. Пока она ждала медленный, словно увязший в смоле лифт, в груди тлел уголек. Она уже начала сгорать со стыда, когда почувствовала колебание воздуха возле локтя. Даже не глядя Айрис поняла, что это Роман. Узнала его одеколон – дурманящая смесь специй и хвои.
– Я не ненавижу сэндвичи, – сказал он, уже больше походя на себя прежнего.
– Но не любишь, – заявила она.
– Просто я слишком занят. А они отвлекают. Отвлекаться может быть опасно.
Двери лифта открылись. Айрис вошла внутрь и повернулась к Роману. На ее губах заиграла улыбка.
–
Она вдруг осознала, что понятия не имеет, о чем они толкуют: в самом ли деле о сэндвичах, или о ней, или о том, как он к ней относится, или об этой неуверенности между ними.
Он медлил так долго, что ее улыбка потускнела, а поза снова стала напряженной.
«Ты дура, Айрис, – мысленно отругала она себя. – Он помолвлен! Он любит другую. Он не хочет с тобой обедать, просто хочет, чтобы ты помогла со статьей. И, во имя всех богов, с чего это ты помогаешь ему?»
Она переключила внимание на щиток, снова и снова нажимая на кнопку, словно хотела поторопить лифт и уехать прочь. Роман вошел в лифт прежде, чем двери закрылись.
– Кажется, ты говорила, что здесь лучшие маринованные огурчики, – сказал Роман двадцать минут спустя.
Он сидел на скамейке в парке рядом с Айрис и разворачивал завернутый в газету сэндвич. На хлебе лежал тоненький жалкий огурчик.
– Нет, это в другом месте, – ответила Айрис. – У них все лучшее, но в День мира они закрыты.
Мысли о богах и днях недели заставили ее вспомнить письмо, лежавшее у нее в сумке, которая стояла на скамейке между ней и Романом. Айрис была потрясена, когда проснулась и увидела целую кипу бумаг с мифом, который она так жаждала узнать. С мифом, в котором упоминались эйтралы.
Интересно, кто шлет эти письма? Сколько ему лет? Из какого он времени?
Хмыкнув, Роман убрал огурчик и откусил сэндвич.
– Ну как? – поинтересовалась Айрис.
– Что как?
– Тебе нравится сэндвич?
– Неплохо. – Роман откусил еще. – Но было бы лучше, если б хлеб не отсырел от этого жалкого подобия маринованного огурца.
– В твоих устах это наивысшая похвала.
– На что ты намекаешь, Уинноу? – ощетинился он.
– Что ты точно знаешь, чего хочешь. И в этом нет ничего плохого, Китт.
Они продолжали есть в неловкой тишине. Айрис уже начала жалеть, что пригласила его, пока Роман не нарушил молчание шокирующим признанием.
– Ладно, – вздохнул он. – Я чувствую себя обязанным извиниться за то, что сказал тогда. Когда ты только пришла в редакцию, я позволил себе поддаться предубеждению и подумать, что раз уж ты не окончила школу, то не доставишь мне никаких проблем.
Он сделал паузу, чтобы открыть сэндвич, переложить помидор и сыр и выбросить ломтик красного лука. Айрис наблюдала за ним с долей восхищения.
– Прости, что сделал о тебе поспешные выводы. Это было неправильно с моей стороны.
Она не знала, что ответить. Ей даже в голову не приходило, что Роман Кичливый Китт будет перед ней извиняться. Правда, она никогда не думала и о том, что будет сидеть с ним в парке и есть сэндвич.
– Уинноу? – Роман смотрел на нее, и почему-то в его голосе звучало волнение.
– Ты хотел меня вытеснить?
– Поначалу да. – Он смахнул с колен воображаемые крошки. – А потом, когда ты отхватила первое задание и я прочел
твою статью… Я понял, что ты способнее, чем я думал. Что я ошибся в своих предположениях. И что ты заслуживаешь повышения, если заработаешь его.– Сколько тебе лет, Китт?
– А на сколько выгляжу?
Айрис внимательно рассмотрела его лицо, легкую щетину на подбородке. Теперь, вблизи, она видела изъяны в его «идеальной» внешности. Он не побрился утром – наверное, не было времени. Она перевела взгляд на копну черных волос, густых и волнистых. Теперь она могла сказать, что он, встав с постели, сразу помчался на работу. Это заставило ее представить его в постели. Придет же такое в голову!
Ее молчание затянулось.
Роман поймал ее взгляд, и она невольно отвела глаза.
– Тебе девятнадцать, – предположила она. – Но душа у тебя старая, правда?
Он лишь рассмеялся.
– Значит, я права. – Айрис подавила искушение рассмеяться вместе с ним, потому что, конечно, смех у него оказался из тех, которые не просто слышишь, а чувствуешь где-то в груди. – А теперь расскажи о ней.
– О ком? О моей музе?
– О твоей невесте. Элинор А. Литтл, – уточнила Айрис, хотя ей было интересно знать, что именно его вдохновляет. – Разве что она и есть твоя муза, что было бы очень романтично.
Роман молчал; недоеденный сэндвич лежал у него на коленях.
– Нет, она не моя муза. Я видел ее всего один раз. Мы обменялись любезностями и сидели напротив друг друга за столом с нашими родителями.
– Ты не любишь ее?
Роман смотрел вдаль. Айрис думала, что он не ответит, но он проговорил:
– Разве можно полюбить незнакомку?
– Может, со временем, – произнесла Айрис, удивляясь, почему обнадеживает его. – Зачем же ты на ней женишься, если не любишь?
– Ради блага наших семей, – сказал он холодно. – А теперь… Ты любезно предложила помочь со статьей. Какую помощь ты можешь мне оказать, Уинноу?
Айрис отложила сэндвич.
– Я могу посмотреть заметки, которые ты уже собрал?
Роман колебался.
– Ладно, проехали, – махнула она рукой. – Бестактно было спрашивать. Я бы тоже никогда не показала тебе свои.
Он без слов полез в сумку и вручил ей блокнот.
Айрис начала перелистывать страницы. Роман вел записи методично и организованно. Приводил множество фактов, цифр и дат. Айрис прочла несколько строчек черновика, и, наверное, на ее лице появилось страдальческое выражение, потому что Роман заерзал.
– Что такое? – спросил он. – Я сделал что-то неправильно?
Айрис закрыла блокнот.
– Нет, пока что ты не сделал ничего неправильного.
– Это стенограмма, Уинноу. Я расспрашивал родителей об их пропавшей дочери. Это их ответы. Я старался отразить это в своей заметке.
– Да, но здесь нет чувств. Нет эмоций, Китт. Ты задаешь родителям такие вопросы: «Когда вы в последний раз получали вести о вашей дочери?», «Сколько ей лет?», «Почему она захотела сражаться за Энву?» И ты приводишь факты, но не спрашиваешь, как они живут или что они могут посоветовать людям, которые переживают такой же кошмар. Или даже что газеты или общество могут для них сделать. – Айрис отдала ему блокнот. – Я думаю, в этой статье твои слова должны разить как нож. Читатели должны почувствовать эту рану в своей груди, даже если они сами никогда не теряли близких.