Брачный сезон, или Эксперименты с женой

Я плеснул желтоватой водицы в хрустальные стаканы и потянулся за огурчиком.

– Сама солила!
– раздалось над моим плечом.

От неожиданности я отдернул руку.

– Да вы кушайте, кушайте, не стесняйтесь, - продолжала Мария Антоновна, - у меня тридцать банок насолено...

Хрустнув огурчиком, я поднял стакан с облепихой и предложил:

– Мария Антоновна, давайте-ка на "ты".

– Ой, - смутилась она, - да как же я вас называть-то буду?

– Очень просто, как все - Сеня...

Мы чокнулись, выпили кисловатого напитка, и я во второй раз ощутил прикосновение ее красных губ. Легкое дуновение на щеке, словно муха пробежала. Я на мгновение замер, но тут же очнулся и опасливо покосился на неплотно прикрытую дверь. А вдруг в прихожей притаился хулиган Еписеев? Самое время задать тревожащий меня вопрос.

– Мария... То есть, тьфу, Маша, а вы... то есть ты, не знаете, где сейчас твой сын? Я ведь, собственно, его проведать заглянул. Как классный руководитель...

Хозяйка глянула на меня и с размаху шлепнула мне в тарелку горку салата.

– Да гуляет... А вы... ты разве к нему пришел? Я думала, ко мне...

Маша понурилась. Она подлила в стаканы облепиховой воды. Мы снова чокнулись и молча выпили. После чего я объявил:

– К тебе, к тебе! Или ты думаешь, что хулиганы едят конфеты и нюхают цветы?

– Ну вот, уже и хулиганы. А сам Володьку на собрании хвалил.

И что теперь делать? Сказать, что я ошибся? Вот из подобных ситуаций и возникает вранье, в котором нас так любят обвинять женщины. Впрочем, это будет вранье во благо. Хорошая она женщина, хоть и насолила тридцать банок огурцов. Огурчики, однако ж, недурны. Хрустят.

– Ты же понимаешь, - ухватив еще один огурец, соврал я, - что все эти похвалы несколько преувеличены.

– А зачем же ты тогда...
– начала было мадам Еписеева.

Но я ее перебил:

– Из-за тебя. Тебе ведь было приятно?

Мадам Еписеева зарделась, словно лакомилась не облепиховой безделицей, а по меньшей мере портвейном. И бухнула мне в тарелку новую порцию салата.

– Да, - она вонзила ложку в салатную пирамиду.
– Если хочешь знать, я к тебе уже давно приглядываюсь...

– Это с какой же целью?

– Просто так. Может, жалко мне тебя. Какой-то вы, Арсений Кириллович, неухоженный. Заботливой женской руки не чувствуется...

Вот это новость! Ну да, живу я один. Ну и что с того? Неухоженным меня еще никто не называл. Разве что Рыбкин. Кстати, как он там? Даже интересно...

Внезапно дверь распахнулась и на пороге возник взлохмаченный хулиган Еписеев.

– Мать, похавать чего-нибудь есть? Голодный как собака...
– Тут его глаза остановились на мне. Владимир тихо присвистнул и подхалимски улыбнулся.
– Здравствуйте, Арсений Кириллович.

Я вжался в диван. Разом заалевшая мадам Еписеева начала оправдываться:

– Вот, Арсений Кириллович мимо бежал, да и заглянул к нам на минутку. Проведать, как ты тут живешь. Посмотреть твою комнату. Хватает ли тебе света в рабочем углу... А то, может, из-за этого и двойки, - добавила Маша виновато.

– Колобок, блин, какой-то. Бежал - не добежал.

– Еписеев отодвинулся в коридор.

Мне оставалось только встать и осмотреть комнату хулигана. А также измерить уровень освещенности в его "рабочем углу".

Дверь с черепом скрипуче открылась. Я наугад шагнул. Под ногой звякнула какая-то железяка. Вот ведь вляпался в историю! Владимир протянул руку куда-то в зашкафную щель, и "детская" озарилась.

Прямо под моими ногами лежал глушитель от мотоцикла. Чуть поодаль сгрудилось промасленное тряпье. За ним маячила лежанка с ворохом вечерних туалетов хулигана Еписеева. Еще дальше размещался стол, заваленный металлоломом, сквозь который кое-где проглядывали несвежие пятна школьных тетрадей. И наконец, имелось окно, подоконник которого был заставлен пивными бутылками.

Я бросил взгляд на стены, задрапированные плакатами. С одного на меня уставилась чья-то рожа с высунутым языком. Если бы не язык, рожа была очень похожа на мое отражение в зеркале через пять минут после нападения собратьев Еписеева в Катькином дворе. Но сейчас я был загримирован Мариниными тенями.

– Может, ему света не хватает?
– нарушила молчание Маша.

– Этого-то как раз хватает, - мрачно ответил я.

С кухни донеслось чавканье. Хулиган Елисеев приступил к вечерней трапезе.

– Да ты не бойся, - успокоила Маша. Но почему-то шепотом.
– Сильно он тебе досаждает? На уроках-то?

– Ну что ты, - опять соврал я.
– Не больше, чем все остальные, - тут я соврал совсем чуть-чуть.

– Управы на него нет, - грустно заметила она и взмахнула пергидролевыми волосами.
– Я уж пробовала... Да что поделаешь, без мужика-то в доме? Разве что этот, летчик...

– Да, - согласился я, - от летчика проку мало...

В комнату вошел Владимир.

– Ну что, шмон закончен? Хватает мне света?

– Вполне...

– Ну ладно, мне уроки надо делать, - бесстыдно заявил он и ехидно добавил: - Литературу.

– Может, тебе помочь?
– нерешительно предложил я.

– Да уж я сам как-нибудь.

– Не будет он ничего делать, - неожиданно встряла мать хулигана. Врет все! Сейчас опять музыку включит на полную катушку, и хоть трава не расти.

Я переступил с ноги на ногу. Еписеев стал потихоньку оттирать нас со своей территории. Я попятился. Моя спина уперлась в руль мотоцикла. Упало пальто.

– Может, посидите еще, Арсений Кириллович, - предложила Маша.

Что я мог ответить? Да, охотно, мол, посижу? Поем салата? Смешно. Тем более что сын летчика-испытателя сверлил меня наглым взглядом и ждал, когда я уберусь восвояси.

– Нет-нет, уже поздно, - я трусливо отпрянул от мотоцикла.
– Я пойду... Как-нибудь... потом... В следующий раз.

– Вы что же, каждую неделю собираетесь мать объедать?
– В Еписееве неожиданно взыграли сыновние чувства.

– Ну почему каждую неделю, Володя? Если хочешь, я больше не приду...