Братьев своих ищи…
Шрифт:
Но он был несгибаем. Смотрел на меня с очень мягкой ухмылкой и хлопал глазами.
Я развел руками.
– Ты подонок, Паша, – сказал я.
Тогда он встал и вежливо ответил:
– Наш разговор закончен, Семен Матвеевич, Вы можете возвращаться в свой Израиль. Давно хотел Вам сказать, что Ваше отношение к арабским гражданам просто возмутительно.
Пытаетесь взывать к совести, а сами?! Всего Вам хорошего!
Я вышел из здания.
Понимая, что все было зря.
Выпрямился, боялся, что меня таким увидит Полина Борисовна.
Но она ждала меня через
И на счастье, не смотрела в мою сторону, а задумчиво разглядывала свои руки.
Было все, как в кино: ветрено, пустынно, скрипели деревья, и летела над асфальтом пыль и всякий мусор.
Полина Борисовна казалась мне еще более одинокой.
Я подошел, улыбнулся.
Она меня ни о чем не спрашивала.
И я ничего не говорил.
Вечером друзья собирались в Доме кино. Я не пошел, позвонил, что не смогу прийти, они страшно удивились.
Но я ведь уезжал назавтра, не мог оставить Полину Борисовну одну в этот вечер.
И мы очень хорошо поговорили!
Я рассказал ей, что учу каббалу.
Сказал, что именно этим каббала и занимается – строит отношения между людьми. Чтобы оставались Людьми в любых обстоятельствах. Она слушала меня внимательно.
Я рассказал ей о своих друзьях, о том, что счастлив.
Она очень радовалась.
Вспомнили былые денечки. Я принес шоколадный ликер, знал, она любит. Выпили чуть. А потом она говорит:
– Не так мне надо было жить, Сеня.
– Давайте о прошлом не говорить, Полина Борисовна, все, что было, было правильно.
– Нет, неправильно, – отвечает. – Ведь я помню, как развивала им мозги, чтобы были уверены в себе, чтобы в любой ВУЗ могли поступить. И действительно, о них всегда говорили: «Это ученики Полины Борисовны, они все образованные».
– Но это неправильно, Сеня, – она говорила тихо, но очень внятно. – Это неправильно. Потому что все должно ложиться на доброе сердце, а не на развитые мозги, ты понимаешь. Это не потому, что он со мной так поступил, я не о себе, Сеня.
– Понимаю, – сказал я, – очень хорошо Вас понимаю.
– А я не думала так. И сама ими гордилась, и собой тоже гордилась, чего скрывать. Математиков растила. Вот они и выросли… математиками.
Полина Борисовна замолчала, потом сказала:
– У него ведь, Сеня, сердце каменное.
И добавила:
– Их ведь, Сеня, миллионы таких!.. И это мы их такими вырастили. Что я ей мог сказать?! Что полностью с ней согласен?! Что прежде всего – воспитай Человека, а уж потом вкладывай в него все, что хочешь. Но в Человека! Понимающего, что мы не можем быть волками друг другу… Понимающего, что именно Любовь правит миром, но не любовь к себе.
Я кивал головой, слушал и молчал.
Не хотел подливать масла в огонь.
Подливал ликера.
В этот вечер Полина Борисовна была грустна.
Не удалось мне вывести ее из этого состояния, как ни старался.
Для нее это был, словно вечер судного дня.
Я понимал, что она должна выговориться.
Потом пошли прогуляться…
Когда выходили, я ненароком оставил на столе 500 долларов, то, что у меня было… Знал, что она не возьмет, если открыто предложить, решил ее обмануть.
Назавтра я улетал.
Уже проходил контроль, как вдруг появилась она.
Подбежала ко мне, обняла и вернула
деньги.Сказала: «Этого не делай больше, мой дорогой Сеня.
И Нине передай мой самый теплый привет. Живите там с миром».
Мы поцеловались, и я ушел.
Мы потом несколько раз говорили по телефону.
Просил моих друзей в Питере помогать ей.
Они мне честно отзванивали и сообщали, что от денег она категорически отказывается. Максимум на что соглашалась, чтобы завозили ей продукты. Но деньги отдавала сразу.
Где-то через два года ее дом расселили. Какой-то очередной «математик» сделал из этого дома офис. Правда, в обмен она получила отдельную квартирку, была довольна.
Да, самое интересное, она мне сказала, что через неделю Паша вернул ей деньги.
Сегодня я думаю, что она сказала так, чтобы меня успокоить.
Но выяснить уже не у кого.
/ цель /
На моем веку столько примеров сгоревших ребят!
Когда амбиции и эгоизм сделали свое. И талантливые ребята «умирали» от зависти, оттого, что не первые в титрах, оттого, что не главная роль, от того, что талантлив, но «никто этого не замечает»… Они выли бессонными ночами, пили, кололись, чтобы забыться, или сладостно страдали от «несправедливости». А все потому, что выбрали себе не ту цель!
В конце 70-х я уже отслужил год в армии, был командиром отделения, сержантом, когда вдруг к нам в батарею прислали молоденького парнишку, рыжего, с детским лицом – Яшу Степанова. Он оказался одним из ведущих артистов Ленинградского ТЮЗа. ТЮЗ в это время гремел в Ленинграде. Его режиссер Корогодский готовил своих артистов быть лучшими, сделать свой театр самым лучшим… И это удавалось.
И вот театр должен был ехать в Париж на гастроли, и Яша, конечно, с ним… Но что-то не сработало там в верхах, в секторе идеологии: обком вовремя не подсуетился, и военкомат быстренько загреб Яшу и отправил к нам, в снега, в леса, к волкам, в Архангельскую область, в руки сержантов, которые рады были его погонять.
Так мы и встретились с ним.
Я был уже бывалым сержантом, и в то же время любил театр, кино, уже что-то писал, поэтому он искал во мне защиту от приказов, холода и «стариков». Мы часто говорили с ним об искусстве, он был восторженным, очень молодым, но его угнетали несвобода, наряды и бесправие.
Пытался я, как мог, помочь ему, даже на некоторое время пристроил в клуб – место элитарное в армии. Но что-то у него там не пошло. К счастью (или не счастью), армия его закончилась быстро.
Как-то я пришел мертвый после наряда, свалился на свою койку и сквозь сон услышал крик Яши:
– Товарищ сержант, я никогда вас не забуду!
Выяснилось, что за ним приехали. Обком разобрался, Яшу отозвали и отправили на завершение службы… в Париж. А потом и дальше, на гастроли по всему миру.
Я отслужил. Через год вернулся в Ленинград. Яша приглашал меня на спектакли. Он «рвал подметки»! Он хотел сниматься, его начали брать в кино, он много играл в театре. Мечтал стать большим артистом – самым большим, как и учил его Корогодский, – и были у него для этого все данные. В то время в ТЮЗе все были известные, особенные и погруженные в себя.