Братьев своих ищи…

– Ты что? – говорит.

– А Вы что? Ну, понимаю, настроение, понимаю, сердитесь, может быть… Но это ведь Ваша жизнь…

Она так молча на меня смотрит, глаза прищурены, губы сжаты.

Спасло меня, что был я ее любимчиком, самым молодым диспетчером.

– А зачем мне они? – спрашивает.

– Как зачем?! – говорю, – Анастасия Ивановна… Ну, не Вам, так Вашим детям.

– У меня нет детей.

– Родственникам…

– И родственников.

– Ну, друзьям…

– И друзей.

Тут я не знаю, что ответить.

– Такого быть не может, – говорю, – чтобы никого не было.

– Никого нет.

– Умерли? – спрашиваю тихо.

– И не было, – добавляет.

– Ну, я же видел, – говорю и киваю на корзину, полную обрывок фотографий. – Вы же с кем-то там сняты.

– С мужьями своими.

– А где они?

– Нет их.

– Ушли?

– От меня никто не уходил, я от всех уходила.

Тут мне сказать нечего… Это-то я понимаю.

А она уже сама продолжает:

– Вот эти, – кивает на корзину, – двое… С одним на Алтае вместе строили дорогу, влюбились. Он молил меня с ним уехать к его матери на Украину. А мне было хорошо на Алтае. Держала его там и не видела, что тоскует, начал он пить. Я сказала ему, что не терплю пьяных рядом с собой. Сказала раз, два… – не понял. Тогда я взяла вещички и – фьюить… Как и не было ничего. Он и так, и сяк он за мной. Ночью воет под окнами, а я девчонкам говорю: «Окна закройте!» Он ко мне на работу, а я ему: «Иван Алексеич, у нас с вами все кончено».

Он спился совсем…

Потом, слышала, уехал к своей маме на Украину и пропал из моей жизни.

Второй, Митя, был инженером у нас на автобазе. Я уже диспетчером работала. Очень хотел детей. А я – нет. Мне все время казалось, что еще столько жизни впереди, и все тянула, пока не залетела. Он был счастлив! А для меня – траур. Он меня на коленях умолял оставить ребенка. Говорил, что сам его и кормить будет, и ходить за ним. А я жила, как хотела. Не говорила ему ничего, пошла и сделала аборт… Ну, кто тогда аборты делал на Алтае?! В общем, не получилось чисто… Вырезали мне все женское тогда.

Помню, как пришла домой, сказала ему прямо, не тянула – пусть сразу знает. А он смотрит на меня, как ребенок, и говорит: «Настя… Настенька…», – растерянный весь. А я ему еще добавляю, что не будет у меня больше детей… Никогда.

Убила его, в общем…

Помню его той ночью. Проснулась я часа в три. И вижу, сидит он на стульчике – скорчился, как жучок… Сидит с закрытыми глазами и мокрые салфетки на столе.

В общем, поняла я, что и с ним не будет мне счастья. И от него ушла. Не то, чтобы было мне больно, не то, чтобы трагедия какая-то – нет. Даже легче стало. Проще. Не будет детей и не надо.

Кто меня полюбит, тот полюбит меня, а не будущих детей.

Было еще два мужа. Я не церемонилась, рвала спокойно.

Жила, как жила… На работе уважали. Дома – сама себе хозяйка: хочу – телевизор смотрю, хочу – вино пью, хочу – живу, с кем хочу. Так и осталась… одна. На всем свете. Никому не нужная. Да и мне никто не нужен.

Тут Анастасия Ивановна посмотрела на меня как-то по-другому.

И сказала вдруг тихо, даже душевно: «Ну и кому нужны будут эти фотографии, когда я умру…»

Никогда не видел я ее такой, никогда.

А она кивнула головой, вытащила еще пачку снимков и начала рвать.

С каждой порванной фотографией во мне что-то рвалось тоже… Отдавалось болью, будто это мои родители «летят в корзину».

Я вдруг сказал: «Анастасия Ивановна, а дайте мне их!» Остановилась…

– Не могу, когда вот так рвут.

Тогда она посмотрела на меня очень пристально. И говорит: – Вот, второй у меня такой же был, с тонкой кишкой. Чуть что – в слезы… Не нужны тебе эти снимки. Зачем тебе моя жизнь… Никому она не пример… Вчера сидела, смотрела «Огонек» по телевизору и вдруг подумала, что вот так и жила, как последняя сучка… Никому никакого счастья не принесла… только горе.

Ничем себя не обременяла. Чуть что – прощай! И вот сижу одна, ни родных, ни друзей. Одна… И это мой жизненный итог?!

А потом думаю: если никому от меня тепла не было… Почему же мне что-то должно быть? Если никого не согрела, никому не помогла, так и умру… одна. Ну, а если так, то не хочу никаких следов оставлять. Пусть будет так, будто и не было меня вообще.

Я почувствовал, что мне надо срочно что-то сказать. И сказал: – Вы мне очень помогаете, – сказал я ей. – Почему говорите, что никому не помогли. Мне Вы очень помогаете! Я Вас очень уважаю, Анастасия Ивановна. Когда Вы со мной в смене, мне так спокойно… – Ты молодой совсем, – говорит, – птенец. Я ведь никого не замечаю, ну, ты, ну, Серега… – это она о нашем начальнике говорила, о Сергее Романовиче Бекеневе. – И то, потому что вы мои начальники. А других я в упор не вижу. Видно, отшибло у меня что-то в детстве. Дали мне только себя видеть. Вот так и профукала жизнь всю… Увидел я, как взгляд ее ушел куда-то далеко, за окно.

– Нечего меня жалеть, – сказала она очень ясно. – Я ведь никого не жалела.

Повернулась, давая понять, что разговор окончен, и дорвала весь свой альбом.

Вот так, на моих глазах, и ушла целая жизнь. Будто ее и не было.

Потом я долго думал о ее словах. Как она сказала: «Никому не шла на помощь… никого не согрела… Вот так и умру…»

Я думал, неужели нужно жизнь положить, чтобы понять, что нельзя человеку одному. Что не может человек никого не любить. Ни о ком не заботиться. Не может он жить для себя и быть счастливым, ну, не может!..

* * *

Я уехал в Израиль в 90-м, она еще была жива…

Приехал в 95-м в свой город, чтобы похоронить папу. Пришел на родной завод, встретился с Сергеем Романовичем Бекеневым. Он-то мне и сказал, что Анастасия Ивановна умерла. Похоронили ее на Колпинском кладбище, от коллектива возложили венок. И были только наши…

И еще один человек приехал, пожилой, седой, сказал, что он ее бывший муж.

– Он плакал? – спросил я.

– Нет, – ответил Бекенев. – Постоял… покурил и уехал. Даже на поминки не остался.

/ война со змеем /

Мне 21 год, я молодой специалист. Распределен на Ижорский завод – гигант тяжелой индустрии, флагман, 30 тысяч работников, 120 цехов.

Как я волновался перед первым рабочим днем!

Сестра выгладила мне одежду (я тогда жил у нее), начистила ботинки, галстук я решил не надевать, завернула с собой пару бутербродов и сказала:

– Как себя поставишь в первый день, так все и будет.

Перед зеркалом я отрепетировал вступительную речь и уже видел себя, как говорю с рабочими – чуть свысока, но в то же время по-братски, – это любят. Потом прохожу по участку, знакомлюсь, демократично жму руку каждому, потом показываю, конечно, что я специалист, разбираю с ними чертежи. Ну, и пошло-поехало… С этими мыслями я, молодой мастер, появился в 4-м цехе Ижорского завода вечером, во вторую смену.