Братоубийцы

Смотрел отец Янарос, смотрел на них, забыв обо всем. «Какие души! – дивился он. – Какие тела! Боже сохрани! Какая молодость! Не понимаю. Может, и правда, стар я стал? Может, и правда, ссохлось у меня сердце и уже не раскроется?»

Снова обвел взглядом все вокруг себя: небритые, немытые, с длинными гривами, с курчавыми бородами – страх и ужас! Всякой твари по паре: рабочие, крестьяне, учителя, студенты, пастухи. Мужчины и женщины. Не одна девушка бросила дом и ушла в горы. Любовь к опасности, похоть, жажда свободы заставили их надеть партизанскую фуражку, распустить по плечам волосы и делить с мужчинами голод, вшей, смерть. Они стряпали, стирали, таскали раненых, перевязывали раны, брали винтовку и шли в атаку. Тайно спускались в неосвобожденные деревни, передавали тайным товарищам сообщения и приказы, разносили письма, рискуя жизнью на каждом шагу. И мужчины, видя с каким мужеством девушки голодают, мерзнут, сражаются и умирают, мужались и сами, стремясь превзойти друг друга в храбрости.

Смотрел отец Янарос с восхищением, как пляшут они, запрокинув головы, вокруг костра.

«Эх, если бы вернулась моя молодость! Разулся бы я, прыгнул бы прямо в пламя, раскинул бы руки – вправо, влево! – и снова заплясал вместе с ангелами!

– Здорово, дети мои! – крикнул отец Янарос, сам того не желая, и протянул к ним руки.

Он подошел еще ближе: в ноздри ударил густой запах жареного барашка, разгоряченных мужских тел и пота. Подскочил к нему боец с русыми усами, коренастый, в красных царухи, схватил за правую руку, два других парня – за левую, и потащили его в хоровод.

– Добро пожаловать, отец Янарос, орёл! – кричали они. – Пришел и он, братья, сплясать с нами! Давай, подтыкай рясу!

Вцепился священник в посох, запротивился.

– Почему вы пляшете, дети мои? – крикнул им. – Отпустите меня. Да, буду плясать, буду, сначала только дайте узнать. Есть хорошие новости? Может, онемела проклятая винтовка, сатанинская пасть? Расцеловались враги, открыли, наконец, глаза и увидели, что все мы – братья? Да говорите же, дети, а то я лопну от нетерпения!

Бойцы засмеялись, хромой Алекос, убежавший из солдат в горы, подскочил к нему.

– Наши братья в Китае спустились в долину, захватили города, освободили миллионы людей, дошли до Желтой реки. Вот только что мы узнали об этом по радио.

– Кто, дети? В ушах у меня шумит от долгого подъема – не расслышал. Кто, кто?

– Говорим тебе, китайцы, батюшка, китайцы, наши соратники, наши братья. Давай, подходи и ты, слышишь, снимай рясу, спляши с нами!

– Значит, они, китайцы, наши братья? А какое нам дело до того, что творится на краю света? У нас своих забот полон рот!

– Они – наши братья! – подскочил учитель из Халикаса, тоже ушедший в горы. – Наши братья китайцы! Нет больше "края света”, все мы – один дом и один двор. Все мы – униженные и оскорбленные – братья, и один у нас отец.

– Кто?

– Ленин.

– А не Христос?

– А ты полистай, отец, Евангелие: там есть продолжение. Почитай пятое евангелие: «От Ленина святаго евангелия чтение!» Там увидишь: нет больше греков, болгар, китайцев. Все мы братья. Все гонимые, униженные, все алчущие и жаждущие правды. Желтые, черные, белые. Открой свое сердце, отец Янарос, впусти их всех! Не скупись на любовь! Шире грудь!

Коротышка Лукас, комиссар, в черном платке на волосах, с колючей рыжей бородой, с кабаньим клыком-амулетом на шее, схватил отца Янароса за плечо

– Давай-ка, батюшка, спляши зембекико¹⁷, – закричал он, – притопни ногой, не жалей земли, нас она не пожалеет. Пасха на носу! Христос воскресе! Народ воскресе из мертвых!

Он повернулся к партизанам.

– Давай, ребята, Гимн!

И в тот же миг у костра грянул, свирепо и победно новый пасхальный тропарь: «Народ воскресе из мертвых, смертию смерть поправ…»

– Видишь, отец, – сказал учитель, – мы мало что изменили: вместо "Христос” сделали "народ”. Это то же самое. Так зовут сегодня Бога.

– Народ – не Бог, – прервал его разгневанный священник. Беда, если бы он был Им!

– Беда, если бы Им был другой, ваш, – возразил учитель, – тот, что смотрит, как дети умирают с голоду, и пальцем не шевельнет.

– Пока есть голодные дети, нет Бога! – возбужденно закричала какая-то девушка, погрозив кулаком священнику, словно тот был во всем виноват.

Отец Янарос молчал. Он мог бы многое сказать в защиту Бога, но молчал. Кто же может враждовать с огнем, с землетрясением, с юностью? Он смотрел изумленными глазами на разгоряченных статных партизан и партизанок, и пот тёк у него по лбу. Он силился собраться с мыслями, увидеть, понять. «Грешен, Господи, – думал он, – может, это и есть новая религия? Каким большим вдруг стало сердце человека! Раньше вмещало только домочадцев: мать, отца, братьев. Было оно маленькое-маленькое, тесное. Вмещало, самое большее Янину и Эпир. Вмещало, самое большее, Македонию, Румелию, Пелопоннес, островную Грецию и разве что еще Константинополь. Больше уже не могло. А тут, смотри-ка, вмещает весь мир! Да что же это за новая напасть, Господи? Вставай, говорят, и пляши из-за китайцев, из-за индусов, из-за арабов! Я не могу. Мое сердце вмещает, только греков. Может, и правда я состарился, я, отец Янарос, тот, кто бахвалился, что ему двадцать лет, ну, от силы, двадцать два, и что старость его не берет? На такой прыжок – нет, не способен я!»

Комиссар Лукас посмотрел, покосился на отца Янароса, в задумчивости опиравшегося на посох, подошел к нему. На его свирепом, резко очерченном лице заиграла насмешливая улыбка, голос был полон издевки.

– Для твоего же блага говорю, отец: не суйся между двух ружей! Иначе все пули – и черные, и красные – будут твои. Решайся, иди с нами. Тысячи людей встанут перед тобой и заслонят. А так ты ходишь один – пиши пропало.

– Где бы я ни стоял, – возразил отец Янарос, – знай, приятель: я – таков уж по, натуре! – не нуждаюсь в том, чтобы кто-нибудь вставал передо мной и заслонял. Один Бог мне заслон.

– Когда придет беда, увидишь, отец Янарос, покинет тебя этот твой Бог.

– Но я Его не покину! – воскликнул священник и ударил посохом о камни. – Да куда Он от меня уйдет? Я Его держу за полу и не отпущу.

Лукас пожал плечами и засмеялся.

– Пола-то разорвется, и останется у тебя в руках клок. А твой хваленый Бог уйдет. Да что я тут с тобой болтаю? Я ж тебя знаю, отец Янарос, – тебя ничем не своротишь. Ну и Бог с тобой!

Учитель расхохотался.

– Даром старался, Лукас! – закричал он. – Душа у отца Янароса, уж вы меня простите, точь-в-точь как та сучка, что была у моего отца-покойника, сторожила овец.

– Сучка? – возмутилась девушка. – Стыда у тебя нет, учитель. Батюшка – святой человек, хоть он и не с нами.

— Товарищи, не пугайтесь. Я сейчас вам рассказу, и вы все поймете. Отец мой был пастух. Я тогда еще маленьким был, но то, что я вам сейчас расскажу, произвело на меня страшное впечатление и навеки врезалось в память. Была у нас белая сука, сущий зверь, сторожила наше маленькое стадо. Однажды ночью пришел в кошару волк и сошелся с сукой. И с той ночи пускала его сука к овцам и не лаяла. Увидел отец, что не хватает одного барашка, потом другого, а сука-то была в кошаре. А он не слышал, чтобы она лаяла. «Чудо какое-то, – говорит отец, – ничего не понимаю». Взял он как-то ночью ружье, сел в засаду – и что он видит! Около полуночи слышит: вскочил волк в кошару, а сучка ни звука, подняла только голову и вертит хвостом.