Братоубийцы

Эти дикие крики придавали ему решимости, и он шел вперед, медленно, ощупью, не сводя глаз с иконостаса. Вдруг он остановился, дыхание перехватило: голубая молния в алтаре рассекла мрак. Подкосились у него колени; пересохшие, негнущиеся губы с трудом, заикаясь, выговорили:

– Помоги, Пречистая, смилуйся! Не ослепи меня!

И тут же договорили:

– Пусть ослепну, только увидеть Тебя, увидеть!

Он протянул руку, хотел ухватиться за скамью, чтобы не упасть и не успел. Ревущая толпа сбила с юг Андреаса, подмяла его и ворвалась в церковь. Плащаница разлетелась вдребезги, покатился наземь Христос; нагнулся Кириакос, хотел поднять Его, но одно из двух деревянных паникадил обрушилось на него, и кровь брызнула с макушки и потекла по длинным жирным волосам. Но он не почувствовал боли. Он поднял руки к иконостасу и закричал:

– Смотрите, братья, смотрите: текут слезы!

И сразу же упал народ, плиты пола застонали под тяжестью грузных колен. И вдруг свет померк, загрохотал гром, наверное, тучи заволокли небо. В полумраке церкви засветились желтые, с ввалившимися щеками, чудовищно выпученными глазами, лица прихожан. Это были не лица – черепа, плоть сошла, обнажились кости.

Долгое, тяжелое молчание... Слышно было, как стучат сердца.

И вдруг рев – громкий, нестройный; одни плакали, другие катались по земле и визжали, третьи, вытянув шеи, пели –охрипшими, неслаженными голосами, с яростью:

– Спаси, Господи, люди Твоя...

Кириакос, с залитыми кровью лицом и шеей, будто сошел с ума, хохотал, как безумный, и плакал.

Отец Янарос стоял безмолвный и смотрел расширившимися глазами на икону. Сердце у него сжималось, горло сдавила, он не мог дышать. Он сделал еще шаг, подошел к Пречистой, привстал на цыпочки, прикоснулся губами к Ее глазам – и с отчаянием отшатнулся: губы остались сухими. «Маловерный я, – подумал он. –Маловерный. Не вижу. Все видят, а я не вижу».

Развязали осиротевшие матери черные платки, ринулись к иконе. Визжа и вопя, сцепились перед иконостасом – кто первый подойдет к Пречистой. Старая Кристалления – с криком, с кулаками – растолкала остальных, протянула платок и вытерла им глаза Пречистой. И завязала слезы в узелок и спрятала глубоко за пазуху.

– Опять глаза наполнились слезали! – завопила другая старуха, протянула и она платок, вытерла глаза Пречистой. – Не иссякают Твои слезки, Богородица. Эй, женщины, не кричите, не толкайтесь! Всем хватит!

Невыносимая духота, все разгорячены, пот льется по шее и по спине; резной иконостас шатается под напором навалившегося народа, уже начинает трещать. Испугался отец Янарос, как бы не разнесли его, вскочил на скамью, снял икону, прижал к груди.

– Дети мои!
– закричал он. – Пришел час, идем! Во имя Господне!

– Если пойдет впереди Пречистая, – раздались отовсюду голоса, – если пойдет впереди, куда ни поведет, пойдем.

– Расступитесь, расступитесь, дети, дайте пройти! – кричал отец Янарос, вздымая как можно выше тяжелую икону. – Чувствуют руки мои, торопится Пречистая.

– Куда идти, батюшка? – спрашивало несколько стариков, уже отрезвевших от святого опьянения. Услышал и они, как трубят трубы в казарме, и их охватил страх.

– Не я веду, дети, – отвечал отец Янарос, шатаясь под тяжестью Пречистой. – Не я Ее веду, Она меня ведет! Клянусь, Она меня ведет! Идите следом!

Он вышел на порог, солнце уже клонилось к западу, черные тучи снова закрыли небо, крупные теплые капли дождя упали на лицо Пречистой, слезы и брызги смешались и потекли из глаз Богородицы.

Прислонил отец Янарос икону к дверному косяку, нагнулся к глазам Пречистой, поцеловал их, мокрыми стали губы и борода. Он уже не спрашивал, слезы это или дождь, или сон. Ничего не спрашивал: он чувствовал, как какая-то мощная сила исходит от иконы, вливается в руки, в грудь, в колени, во все тело. Какая сила, молодость, огонь! Он перекрестился.

– Прости меня, Господи, – пробормотал он, – если распахну сейчас рясу, она станет крыльями, и я взлечу! Что такое казарма, капитан, солдаты, партизаны? Вперед, ввысь!

Он снова подхватил Пречистую на руки, обратил Ее лицом к казарме. За ним двинулась ревущая толпа. Дрожала в руках старика икона, подскочило человек пять-шесть молодых, выхватили ее у него из рук, выступили вперед, побежали. И правда, не они несли Пречистую – Она их несла. Подбегали другие мужчины, оттесняли юношей, хватали Ее на руки и бежали. И Пречистая, с глубокой раной на лице, промокшая, улыбалась, покачиваясь, как фрегат, на бушующих человеческих руках-волнах. И человеческое море катилось, высоко вздымая над собой свою Владычицу.

Открывались двери, выглядывали простоволосые женщины, видели Пречистую, мокрую от слез, кричали, рыдали и они вместе с Ней. Дети, распухшие, с позеленевшими животами, с тонкими соломенными ножками, выбегали на улицу, шли следом за толпой, стуча костылями о камни.

XVIII

.

Ласковый апрельский вечер, металл небес расплавлен; скалы, терновник, земля облиты золотом, а подножие горы вступает понемногу в тень. Гроза, на миг пролившаяся ливнем, рассеялась, прибив увядшую траву. Земля благоухает.

Пречистая сверкает в руках мужчин. Кажется, весь меркнущий свет нашел последнее пристанище в ее золотом венчике и в бледных исхудалых щеках. Рядом с ней – отец Янарос, с непокрытой головой, в подобранной рясе, в тяжелых башмаках; а за ним шумное море – народ.

На перекрестке, не доходя до казармы, повернулся отец Янарос, поднял руку – воинственное шествие остановилось.

– Дети мои, – сказал он, – внемлите голосу моему: ради примирения двинулись мы в путь, ради любви – не ради войны. Храните чистыми руки ваши, довольно уже пролилось крови. Военачальником у нас не какой-нибудь вояка-капитан, Военачальницей у нас Дева Мария. Вздымаю я руки, взываю: Дева Мария, даруй мир и радость сердцу нашему; даруй мир и радость сердцу врагов наших; даруй мир и радость сердцу всего мира. Для этого был распят Сын Твой.

Еще не договорил отец Янарос, как раздался грубый, свирепый голос:

– Предатели, большевики, всех уничтожу!

Прямо перед ними вырос капитан, разъяренный, с обвислыми усами, худой, как щепка. Глаза жаждут крови. За ним сержант и солдаты, чуть поодаль – старый Мандрас с сыновьями. Трое других старост, дед Стаматис, папаша Тасос и Хаджис, прислонились к стене казармы и, онемев, таращат глаза и дрожат.

Капитан секанул бичом воздух, в два шага приблизился к толпе. С губ его слетали клочья пены.

– Что вам надо, мужичье? Куда идете?

Никто не отвечал, только матери сняли. свои черные платки и размахивали ими.

– Что вам надо? – снова закричал капитан. – Я опрашиваю, отвечайте! А ты что, тоже онемел, партизанский подголосок? А, отец Янарос?

Тяжелое, зловещее молчание. Только слышен стук снимаемых с плеч серпов, мотыг, садовых ножей, вил.

На миг помутилось в голове у капитана: может, это сон, кошмар? Что это за море черепов, желтых, с черными дырами глаз? Что движется на него?