Британский лев на Босфоре

В Лондоне подстать Стрэтфорду по нраву был Пальмерстон. Он прочно поселился на Даунинг стрит, 10. Наблюдатели полагали, что «старый Пам» будет управлять Великобританией и империей, сколько ему вздумается. Он и делал это (с годичным перерывом) до самой смерти в 1865 г., несмотря на ворчание консервативной оппозиции и нападки прессы. Давно минуло время, когда его именовали в салонах купидоном. Теперь злоязычные оппоненты называли его «разновидностью парламентского дедушки», «престарелым шарлатаном», «старым размалеванным шутом с фальшивыми зубами».

То, что придется прилагать отчаянные усилия, дабы помешать расползанию Османской империи на Балканах, Пальмерстон почувствовал сразу «после Крыма»: встал вопрос об объединении Дунайских княжеств, о создании Румынии. Французы выступили в пользу этой меры, явно метя в покровители нового государства. Многое свидетельствовало о реальности их надежд: давние связи румынских унионистов с «латинской сестрой», готовность распахнуть двери перед французским капиталом («Вот нация, на которую Франция должна опереться для преобразования Востока и установления там своего солидного влияния», — так говорилось в одном из унионистских меморандумов). Все это вызывало жгучее стремление Парижа обосноваться на богатой природными ресурсами земле в противовес вездесущим британцам.

Деятели объединения не обходили, разумеется, своим вниманием и Лондон. Поэт и дипломат Василе Александри вспоминал на склоне лет: «Писать, говорить, действовать, стремиться из Парижа в Вену и из Вены в Константинополь и, разумеется, британскую столицу — это была наша жизнь».

Румынских представителей выслушивали, особенно внимательно в тех случаях, когда они характеризовали будущую Румынию как буферное государство между Россией и южными славянами. Им удалось организовать несколько митингов; в парламенте состоялись запросы, и это рождало у них радужные надежды. Отправляясь на Парижский мирный конгресс, лорд Кларендон пригласил с собой Думитру Брэтиану и представил его своему французскому коллеге. Но повлиять на британскую дипломатию в желательном смысле унионистам не удалось. Мнение Стратфорда, очень весомое, состояло в том, чтобы в реформированной Османской империи сохранялись оба Дунайские княжества. Кларендон добавлял: с «добрым правлением в этих провинциях, которое султан может установить по своей воле».

Правда, Кларендон собственного мнения, по обыкновению, не имел, и на конгрессе в общей форме поддержал идею объединения. Пальмерстон счел это нарушением данной министру инструкции и попрекнул своего коллегу за то, что тот не разобрался во всей сложности вопроса. В самом деле, за объединение высказался Орлов, и он же предложил узнать мнение жителей Валахии и Молдавии по этому поводу, направив в княжества специальную комиссию держав. Россия «после Крыма» заняла на Балканах оборонительную, но отнюдь не пассивную позицию. В Петербурге с тревогой наблюдали за развертывающимися здесь событиями: Дунайские княжества оккупированы австрийскими и турецкими войсками, в Вене строят планы установления здесь своего экономического и политического преобладания. Австрия, говорилось в отчете российского МИД за 1857 год «откровенно жаждет разрушить вековое наше дело», унаследовать на Востоке влияние России, загнать под турецкий сюзеренитет неудобных для нее балканских соседей, воспрепятствовать их национальному развитию и конфисковать в свою пользу навигацию по Дунаю. Порта, впервые после 1711 г. очутившаяся в роли победителя, мечтала о реальном упрочении своей власти на мятежном полуострове. Турция и Австрия стеной встали против объединения княжеств. Так обозначилось слабое звено антирусской коалиции. «Здесь, — размышлял А. М. Горчаков, — можно найти средство, чтобы разорвать остатки военного союза и приступить к совместным действиям с Францией». Наконец, негоже было выступать против воли местного населения, — не с этого следовало начинать деятельность по восстановлению на Балканах российского влияния.

В итоге в Бухарест и Яссы направилась комиссия представителей держав. А в Лондоне турецкий посол, православный грек Константин Мусурус-паша принялся обрабатывать английских государственных мужей в нужном Порте направлении. Мусурус верой и правдой служил полумесяцу — за что единожды уже поплатился: будучи посланником в Афинах, он заслужил такую ненависть соотечественников и единоверцев, что был избит ими и искалечен, но Порте не изменил. Смысл его доводов состоял в том, что вслед на объединением Дунайских княжеств их население возжаждет независимости, что, в свою очередь, явится соблазном для других подданных империи. Произойдет нечто, напоминающее обвал в горах; за первым камнем последует град других, — и прощай тогда османская держава, не говоря уже о статус-кво на Балканах.

Пальмерстон поспешил исправить оплошность руководителя Форин оффис: «Сохранение двух отдельных княжеств мне представляется лучшей комбинацией, нежели их объединение. Порта, исходя из принципа «разделяй и властвуй», предпочитает сепарацию…» Значит, Великобритании нечего кокетничать с унионистами. Кларендон поспешил согласиться с мнением главы кабинета: «Я все больше и больше убеждаюсь, что уния будет иметь фатальные последствия для Турции… Народ теперь проникся идеей, что объединение связано с приглашением иностранного принца, а принц означает независимость от Турции… «В сентябре 1856 г. консулу в Бухаресте Роберту Колкохуну было предписано «сопротивляться объединению всеми законными способами». Британская дипломатия превратилась в оплот противников единой Румынии.

Схватка вокруг дальнейшей судьбы княжеств завязалась жестокая, даже с элементами детективного жанра. Порта, стремясь фальсифицировать выборы в Чрезвычайные собрания Молдавии и Валахии, которым предстояло высказаться по вопросу о будущем государственном устройстве, использовала своего ставленника, наместника в Яссах Константина Вогоридеса. Он не останавливался перед тем, чтобы вычеркивать пачками из списков избирателей людей, слывших сторонниками объединения, в чем ему усердно помогал австрийский консул, который внес последние «коррективы» в списки в типографии. Унионисты протестовали, и ради своего дела использовали сомнительные средства. Они похитили из турецкого посольства в Лондоне бумаги, свидетельствовавшие о том, что Лондон отнюдь не занимает позицию беспристрастного свидетеля. «Лорд Пальмерстон, — писал секретарь османского посольства, — является решительным противником объединения» и «никогда не допустит осуществления объединения, хотя бы все диваны высказались за него».

В дело вмешались дипломаты Франции и России, увлекшие за собой пруссаков и сардинцев, требуя отменить результаты сфальсифицированных выборов. Великий визирь Решид-паша чувствовал, что надвигается нешуточный конфликт, и запаниковал. Опору он искал, и обрел, у лорда Стрэтфорда-Рэдклиффа: «Галльские угрозы, — говорил тот, — до смерти напугали моего бедного маленького друга Решида». Визирь клял судьбу, соединившую его с высокомерным британцем, и втихомолку жаловался: «Это — сумасшедший; темперамент заводит его слишком далеко, и он ни с чем не желает считаться». Так, Стрэтфорд вместе со своим австрийским коллегой А. Прокеш-Остеном «случайно» оказался в резиденции великого визиря, когда там шло совещание — принимать или отвергать французские и русские протесты? Понятно, что при столь влиятельных советниках турки отвергли демарши A. П. Бутенева и Э. Туннеля. И тогда четыре державы — Франция, Россия, Пруссия и Сардиния, — объявили о разрыве дипломатических отношений с Османской империей. Флаги на зданиях их представительств были спущены, паспорта затребованы, дипломаты с семьями и пожитками переехали на корабли, стоявшие на Босфоре.

В Петербурге потирали руки от удовольствия, задавая с надеждой вопрос: неужели сокровенная мечта, — ссора между недавними противниками России, — стала явью?

Увы, надеждам царских сановников не суждено было сбыться. В Париже и Лондоне спохватились, что зашли в своем препирательстве слишком далеко. Император Наполеон запросил свидания с королевой Викторией (точнее, с ее министрами). Что касается британского кабинета, то ему было не до ссоры с Францией. Шел 1857 год, в Индии полыхало народное вооруженное восстание, причем ядро его военных сил составляли превосходно вооруженные и обученные сипайские полки, британское владычество висело на волоске. Разногласия вокруг Дунайских княжеств откатились на задний план.

7–8 августа в городке Осборн на острове Уайт состоялась встреча Наполеона с Викторией, а заодно и переговоры его министра иностранных дел А. Валевского с Пальмерстоном и Кларендоном. Стороны договорились о комбинации, которая по существу сохраняла раздельное существование княжеств с собственными господарями, собраниями, армиями. Однако в Молдавии и Валахии надлежало создать одинаковые учреждения. Англичане остались чрезвычайно довольны итогами договоренности: «Черная туча висела над союзом, когда император прибыл сюда, — в несвойственном ему восторженном тоне заливался Кларендон. — Солнечный свет сиял при его проводах». Оставалось укротить Стратфорда, действовавшего по обычаю упрямо и прямолинейно: «Складывается впечатление, — писал ему Кларендон, — что Вы создаете нам столько затруднений, сколько позволяют обстоятельства, ибо Порта делает совершенно то, что Вы ей советуете… Нынешнее положение вещей в Константинополе точно такое, какого желает Россия. Если бы она сама взялась устраивать дела, ситуация не могла бы лучше отвечать ее задаче — поссорить нас с Францией… Нам надо следить за событиями в других частях земного шара и наш долг — не умножать числа врагов в момент, когда вся энергия страны должна быть напряжена в крайней степени и когда ужасающе сомнительно, принесут ли пользу все наши усилия в чудовищной борьбе, в которую мы вступили в Индии». В следующем году строптивый посол, рассорившийся со всеми своими коллегами и измучивший турок диктаторскими замашками, вышел в отставку.

Удержать Дунайские княжества в состоянии сепарации было уже невозможно. Умело используя автономные права (ради укрепления которых российские дипломаты не жалели трудов), деятели объединения успешно сопротивлялись вмешательству Порты в их внутренние дела. Вопреки рогаткам, расставленным на пути к унии в принятой семью державами в августе 1858 г. конвенции об их государственном устройстве, процесс этот продолжался. В начале 1859 г. одно и то же лицо — полковник Александру Ион Куза был избран на престол сперва в Яссах, а затем в Бухаресте. Подобного казуса опекуны румын в европейских столицах не предвидели и запрета на двойное избрание наложить не догадались. Разразившаяся между Францией и Сардинией, с одной стороны, и Австрией — с другой в том же 1859 г. война вывела европейский ареопаг из строя. Потерпевшие поражение Габсбурги не могли с прежней энергией сопротивляться слиянию двух Дунайских княжеств; в 1862 году существование единой Румынии стало фактом. Так была пробита первая брешь в Парижском договоре 1856 г.