Бродячий цирк

Мало-помалу вся наша компания собралась возле электрической плиты, словно около костра в глубокой лесной чащобе. Мара была за повара, жонглируя сковородками, она готовила яичницу. Вчерашний наш разговор спрятался где-то в глубине её коричневых глаз. В огромной кастрюле на одной из четырёх конфорок закипала вода под похлёбку.

Непьющая половина нашего театра с жалостью и немного со снисходительностью поглядывала на пьющую. Хотя непьющей половины здесь было раз-два, и обчёлся. Я, Марина, Мышик… и Джагит?

Джагит пока не вышел к завтраку, хотя вставал раньше всех.

— Любой человек может тратить любое время на сон, — сказал он как-то в своей обычной перчёно-назидательной манере. — Главное, чтобы это было регулярно. Если ты делаешь что-то регулярно, ты сможешь делать это всю жизнь. Каким бы тяжелым это не казалось.

Подкрепляя слова собственным примером, он поднимался каждое утро в пять утра. Если Марина, которая тоже просыпалась очень рано, сразу запускала свой вентилятор, то восточный маг мог просто часами сидеть на ковре, перебирая чётки и ведя разговор с чем-то внутри себя.

Но к завтраку он появлялся всегда важный и шелестящий одеждами, прореживая на ходу пятернёй бородку.

Марина обжаривала ему на сливочном масле овощи. Кроме свежих овощей Джагит питался только блюдами, в которых в изобилии встречалась рыба и рис.

— Позову его, — сказал я.

Нельзя сказать, что он начал мне нравиться. Он был и остался самым тяжёлым человеком из всех, которых я знал, несмотря на то, что разглядел за этим нагромождением кирпичей живое сердце. Я стал его хоть немного понимать.

Керосиновая лампа стояла там же, где и вчера. Кажется, её так никто и не трогал, и потухла она, только когда выгорело всё горючее.

* * *

Джагит и Анна были единственными, у кого был свой угол в этом фургоне в частности, и во всём караване в целом. Аксель, Костя, да и все остальные кочевали по автобусным сиденьям.

Анна спала справа от входа, на невысоком, но довольно широком сундуке. Её сон был отгорожен от бодрствующего, постоянно меняющегося мира шёлковыми занавесками. Её сон охраняли книги с многочисленными закладками где-то на первых главах (я предполагал, что Анна не прочитала до конца ни одной), чёрная статуэтка кошки, обёртки из-под шоколада и скатанная в шарики блестящая фольга, разбросанная где ни попадя. Когда занавески отодвинуты, я мог, робко вглядываясь в полумрак, видеть розовое бельё и пуховые подушки и продавленность на одной из них, там, куда приходила лежать Луша. Неизменная, как часы, она навешала Анну каждое утро.

Чем был заполнен сундук, мне оставалось только догадываться. Конечно же, одеждой, но о таком тривиальном варианте не хотелось думать.

За гнёздышком акробатки были коробки с цирковыми снарядами, пригодные для сидения, любимый стол Акселя, фотографии и карта на стенах, а один из самых дальних и самых тёмных углов принадлежал великому магу.

Места он занимал куда меньше, чем Анна. Там были его любимые ковры, пахнущие, как мне казалось, песчаной пылью Аравии, и старый, похожий на радиаторную решётку автомобиля обогреватель, сконструированный Костей. Он работал от аккумулятора и каким-то непостижимым образом заряжался при движении повозки. Я не пытался разобраться, знаю лишь, что было множество шестерёнок, которые жутко стучали при движении.

Как-то я спросил Джагита, действительно ли он чувствует себя в своём углу «как дома».

— Спроси у Акселя, — ответил он. — Как только осмыслишь его ответ, возвращайся, и я, может быть, его дополню.

Я отправился к Акселю.

— Дом должен быть вот здесь, — сказал Капитан и жизнерадостно постучал себя по груди. — Если ты не носишь самого себя под сердцем, ни один пентхаус, ни одна квартира не сможет тебя удовлетворить. Иди, скажи нашему бородатому упрямцу, что я всё ещё остаюсь при своём мнении.

Я пошёл обратно к Джагиту, и тот впадал в недовольство.

— Что-то ты больно быстро.

— Я всё понял, — пролепетал я.

Может быть, он просто не любил общаться с людьми, но я предпочитаю думать, что это был по-настоящему скромный человек.

— Иди, спроси у Марины.

С Мариной мы общались по вечерам и ночью, когда у неё кончался завод и дневная порция предназначенных мне оплеух подходила к концу. А был как раз вечер.

— Дом где-то далеко. Там классная черепичная крыша, которую я помогала делать отцу, и сарай, в котором всегда есть свежее сено.

Она потащила меня в фургон к цветной карте, растянутой на одной его стене, и поставила там фломастером жирную точку где-то рядом с Гданьском.

Не дожидаясь очередной путёвки от Джагита, я спросил у Анны.

— Мой дом там, где мой дракон, — сказала она и пощекотала у меня под подбородком.

— У каждого должен быть свой крошечный угол, — наконец сдобрил мою пищу для ума Джагит. — Не важно где ты находишься, стоишь ли ты на месте или куда-то направляешься, первым делом найди свой угол. Освойся там. Не важно как он обставлен. И не нужно бояться менять один угол на другой. Человек несовершенен и слаб, он не может висеть в воздухе, ни на что не опираясь.

— Но Капитан может.

— Вся наша труппа — угол твоего капитана. Если вдруг он решит найти себе другое место, нас просто не станет.

* * *

Джагит сидел на своём месте, привалившись к стене, и волшебные его ковры сгрудились вокруг хозяина, пытаясь спрятать его в себе, как капуста прячет младенца при приближении чужих родителей.

Я сразу почуял неладное. Позвал его, потом приблизился, ища, чем бы подсветить. Прислушался, пытаясь определить, спит он или в глубокой медитации. Или в чём-нибудь таком. Аарон, мой приятель из приюта и большой любитель ТВ, рассказывал как-то с восторгом, что тибетские маги могут медитировать, практически останавливая своё дыхание.

Темнота сыграла с моими чувствами злую шутку. А возможно, злую шутку сыграло также то, что от Джагита почти не исходило тепла. Сам того не желая, я коснулся его шеи и словно бы примёрз. Она была холодной и влажной. Пот или вода? Что бы это ни было, влага каплями собиралось на коже, будто только что выпавшая роса.

Должно быть, я заорал, потому что секунд пять спустя повозка качнулась под весом Марины и Мышика, которые вскарабкались на борт одновременно. Джагит завалился на бок, его поза лотоса рассыпалась, как этот самый лотос, облетающий по осени ворохом белых лепестков.

— Джагит! — сказал я задыхаясь. — Он не просыпается.

Аксель отодвинул Марину, взяв её двумя руками за плечи, ногой отстранил пса. Где-то позади Анна, ломая ногти и спички, пыталась разжечь масляную лампу. Повозка всё наполнялась и наполнялась народом, пусть даже это был только Костя, мне казалось, что он привёл с собой половину города.

Наконец появился свет, и лампа перекочевала в руки Акселю.

— Старина Джа, — буркнул он себе под нос, дёргая мага за бородку, наверное, чтобы удостовериться, что тот не претворяется. — Не помню, чтобы раньше с тобой что-то такое случалось.