BRONZA / БРОНЗА
Шрифт:
С каким-то непонятным облегчением он судорожно выдохнул запертый в легких воздух. «Какого черта мне пригрезилась вся эта чушь? Вот еще, горевать по нему! Да умри он сию минуту, переступлю через его труп и пойду дальше!» - подумал Марк.
А сидевший на подлокотнике его кресла Оуэн держал в руке пузатую, наполненную на две трети хрустальную рюмку. Янтарная жидкость благородно золотилась на свет, издавая терпкий аромат нагретого солнцем винограда.
– Открой рот!
– потребовал он.
– Зачем это?
– Кажется, ты хотел напиться, и я пообещал тебе…
– Да ничего я не хотел!
– перебивая, отмахнулся от его слов Марк, забыв про свои
Склонившись к брату, Оуэн приподнял ему подбородок. Посмотрел внимательно. Улыбнулся ласково.
– Непослушных детей в этом доме… секут розгами… - произнес он вкрадчиво, заставив его тощую задницу невольно вжаться в фиолетовый бархат кресла.
Но Марка напугали не слова, а интонация - в ней было не только обещание выпороть его. По меняющемуся взгляду, каким Оуэн смотрел на него, было ясно, что время, когда тот навяжет ему свою любовь, совсем близко. Может, даже этой ночью. Он разбудит его, чтобы воспользоваться его беззащитностью, чтобы воспользоваться своим правом хищника…
Сдержав слезы, Марк дернул подбородком, высвобождаясь из его пальцев и заливаясь краской, сжал колени, инстинктивно прикрыв пах связанными руками. И снова Оуэн смотрел на него этим странным птичьим взглядом, чуть склонив голову набок, словно прислушиваясь к чему-то. От него не укрылось, от чего так покраснел брат.
– Не волнуйся, сегодня я буду занят… - он покосился в сторону сидящего на диване Герхарда.
Марк тоже посмотрел на немца, и губы, сами не зная почему, обиженно задрожали. Оуэн приподнял бровь.
– Ты вроде огорчился? Хорошо, я загляну к тебе в спальню… попозже, - проявил он великодушие.
– Что ты, не надо заглядывать!
– ахнул Марк, округлив сразу глаза.
Оуэн весело рассмеялся. Испуганным брат выглядел очень трогательно. Так бы и съел его.
– Я имел в виду - пожелать тебе доброй ночи, а не то, о чем ты подумал, - уколол он насмешкой.
– Но могу сделать и то, о чем ты подумал… Если попросишь меня хорошенько!
До Марка, готового провалиться сквозь землю, дошло - Ивама просто дразнит его.
– Скотина!
– буркнул он сердито.
– Не дерзи мне!
– перестал смеяться Оуэн.
– А то могу пожелать и недоброй ночи!
Потянулся рукой, коснулся большим пальцем нижней губы, слегка надавил, заставив его приоткрыть рот.
– Не надо… - совсем тихо попросил Марк.
– Что «не надо»?
– лукаво переспросил Оуэн.
– Не надо так делать…
– Тогда пей! Оуэн поднес рюмку к его губам. Понимая, что спорить бесполезно, Марк подчинился его желанию. Оуэн поил его маленькими глотками, осторожно, не переливая, запустив пальцы в спутанные кудри и, придерживая за затылок, не отрываясь, смотрел, как Марк пьет.
Герхард тоже смотрел, как тот поит заморыша из своих рук, и ненавидел все это. Ему казалось, что всякий раз, как мальчишка глотал, сладко причмокивая губами, Генрих склонялся к этим припухшим, словно бы зацелованным губам, чтобы поцеловать их. А еще ему слышались слова, что он шептал мальчишке. «Я напою тебя допьяна и отнесу на медвежью шкуру, поближе к огню. Я буду ласкать тебя до тех пор, пока твое тело не начнет плавиться в моих ладонях и ты не запросишь пощады. А после ты будешь извиваться и стонать подо мной…»
И ревность больше не грызла сердце. Она пожирала его, противно чавкая. «Mein Gott, Генрих! Что ты делаешь со мной?
– мысленно взмолился Герхард, просто сходя с ума от ревности.
– Перестань! Отойди от него! Не прикасайся к нему! Оставь его! Забудь! Ну, почему, почему… он
– Что ты сидишь там с таким понурым видом?
Услышав обращенный к нему вопрос, Герхард вздрогнул и расплескал коньяк себе на галифе.
– Иди ко мне. Поближе к огню! Радостно вспыхнув (Генрих на самом деле звал его к себе), он вскочил на ноги. Забыв обо всем, шел на его зов, томясь жарким предвкушением.
Марк расслабился в кресле. Наконец-то его оставили в покое. По телу разливалось приятное, притупившее остроту восприятия, тепло. Сонно косился на смазливого блондина в красиво сидевшей на нем черной форме и не верил, что парень здесь по доброй воле. «Наверное, чары… - думал он.
– Разве можно любить это чудовище? Если только ты не сошел с ума…»
Перевел взгляд на Оуэна. Вытянув длинные ноги, вальяжно развалившись в кресле, тот задумчиво курил. И всякий раз, когда он подносил сигарету ко рту, запонка в манжете рукава вспыхивала рубиновыми угольками. Чуть склонив голову набок, он слушал, что говорит ему этот Герхард, сидевший на подлокотнике его кресла.
«Поближе к хозяину… - фыркнул Марк, с каждой минутой пьянея все больше.
– Какой же ты дурак… - посмотрев на молодого немца, пожалел он вдруг человека.
– Эта сволочь еще никого не сделала счастливым…»
И тут увидел Шибан.
– А-а, уже набегались… славные песики… Ну повиляйте, повиляйте хвостами!
– хихикнул он, подбирая ноги на кресло, так, на всякий случай. Восхитившись приливом собственной отваги, громко шикнул:
– Кыш, к-ш-ш… Нечего тут вертеться возле меня! Я вам не по зубам!
Оуэн покосился в его сторону, не понимая, с кем это брат неожиданно разговорился. Рядом с Марком никого не было. «Все-таки он ужасно милый, когда так важно надувает губы… Не отнести ли мальчишку в спальню и немного напугать…» - подумал он, но сразу же отбросил эту идею. Знал, если начнет заигрывать с ним, уже не сможет остановиться. Потому что тело его и так изнывало от внутреннего жара, сгорая в огне неудовлетворенности и собственных запретов. Желать чего-то и отказывать себе в этом… Для Оуэна стало настоящим откровением - приносить себя в жертву!
– Так куда ты хотел пригласить меня, когда так настойчиво звал в Берлин?
– спросил он у Герхарда и полез в карман за портсигаром. Тот просиял. Оуэн усмехнулся, узнав, что его приглашали на первое, после долгого перерыва, представление всевидящего оракула - магистра ордена иоаннитов, великого Эдгара Виллигута. Этот стареющий бонвиван дважды возникал на его жизненном пути, и вторую встречу он сделал для него незабываемой. Закурив, Оуэн уставился в огонь. В глазах его отразилось пламя…
Юный Генрих стоял на балконе, и легкий ветерок, играющий его волосами, заставлял тонкий батист ночной сорочки льнуть к телу. Облокотившись на перила и оставаясь в тени, Оуэн с живым интересом наблюдал за ним. Юноша был прекрасен. Совершенное творение природы, безупречное, без единого изъяна тело - достойное принадлежать богу. К сожалению, платой за совершенство была недолгая жизнь. Ангел смерти уже сидел у юноши на плече. Единственный сын вдовствующей эрцгерцогини. Последний отпрыск благородного семейства, мальчик умирал от наследственной гемофилии, и это лето, возможно, было последним в его жизни. Чтобы немного развеять его грусть, мать привезла сына в поместье троюродного брата. В его многочисленное, дружное, жизнерадостное семейство. Она надеялась, что дети кузена скрасят одиночество Генриха, сделав ожидание конца не таким тягостным.