Будешь моей

Телефон же спрятан в закромах отцова кабинета, дальше только мужу решать, можно ли…

Какой же это сюр. Безумие какое!

Хотелось лечь в дорожную пыль, начать колотить руками и ногами с недовольным воплем, таким, чтобы до самой Вселенной долетело моё несчастье, чтобы несуществующий бог услышал и устыдился делам своим.

– Смотри мне, Иустина, – строго сказал отец, отпуская с женихом, резанув по мне говорящим взглядом.

По мне, не по Митрофану, будто не за мою девичью честь переживал, за Митрофана.

Иустина не захочет, Митрофан не вскочит.

Саша смотрела на меня, не скрывая зависти. Она бы тоже хотела съездить в райцентр, где за всю жизнь бывала раза четыре, точно не в кинотеатре или в парке.

В центральной районной больнице, когда болела, у роддома, встречая тётю Тоню, в продуктовом магазине, если отцу нужна была помощь, а братья не могли поехать.

Ничего, выйдет замуж за своего Ефима, к следующему лету побывает в роддоме, – с горечью подумала я.

В кинотеатр мы не попали, не успели на сеанс, чему я, честно говоря, обрадовалась. Сидеть в полумраке рядом с Митрофаном не хотела, была не готова. Слишком свежи воспоминания о подобных походах с Олегом.

Зато посмотрела на своего жениха в работе. Как он спокойно разговаривал с работниками, дельно, без суеты беседовал со старшим администратором базы отдыха, решая вопросы.

На саму базу посмотрела. Совсем не похожа на ту, где я была с Олегом. Дома из клеёного бруса, по большей части просторные, рассчитанные на большие компании. Зарыбленный пруд, беседки вокруг, огромный навес рядом с банкетным залом.

Жила и не знала, что недалеко от Кандалов база отдыха есть…

Там же мы пообедали, несмотря на запрет на скверну, естественно, постное.

Молодая официантка в обтягивающих джинсах откровенно строила глазки Митрофану. Плотоядно улыбалась, призывно виляла задом, прогибалась, ставя приборы так, что грудь едва не вывалилась из декольте. Он же демонстративно не замечал.

Глазом не повёл, будто не красивая, на всё готовая девица с сочными губами перед ним крутилась, презентуя себя во всей красе и доступности, а бесполое существо какое-то.

Похоже, правду говорили люди, держал себя Митрофан, не позволял лишнего, непотребного.

Домой мы вернулись засветло, нарушать неписаные законы Митрофан не стал. И без того отец позволял мне больше, чем Саше, и позволит когда-либо Геле, если та останется на его попечении.

Может, делал скидку на то, что четыре года провела в миру, а до двенадцати лет жила с мамой.

Может, Митрофан вызывал в нём безусловное доверие.

Может, правда хотел, чтобы мы «сговорились». По-своему добра желал.

Машину Митрофан остановил, не доезжая ворот, помолчал немного, выключая двигатель.

Посмотрел на меня долгим, откровенно мужским взглядом, напомнив, что брак – это не только дети, обои на свой вкус, редкие вылазки в райцентр, ведь я в миру жила… Удивить в селе нечем.

Брак – это близость, к которой нужно быть готовой.

Брак – не только дни, но и ночи.

Секс.

– Спросить тебя хотел, – глухо произнёс Митрофан, заставляя меня непроизвольно напрячься всем телом. Интуитивно я поняла, о чём, только ответа не придумала. – Было у тебя?

Я молчала, не зная, что сказать, как. Он ведь не мог рассчитывать, что мой отец даст согласие на брак дочери с вдовцом с тремя детьми, если бы видел лучший вариант. Молодого парня нашего согласия, без обременения, без груза прошлого за плечами, с возможностью начать совместную жизнь с нуля у обоих.

Митрофан не мог не понимать этого…

Вдовцы у нас обычно на разведённых женятся, на вдовах. Или на тех, у кого до брака случилось.

В глаза за блуд не осудят, камнем не бросят, только в семье молодого супруга такая невестка не в радость. Свекровь со свету сживёт, если узнает. Муж всю жизнь в глаза тыкать будет, хоть как угождай, подстраивайся и кайся.

Если отец дал заочное согласие, значит, признал, что грех за дочерью есть. Дело мужа принимать или упрекать.

Нужно было честно сказать, покаяться перед будущим мужем, прощения просить.

А я не могла признаться, что было, было.

Было! Было! Было!

Язык прилип к нёбу. Во рту стало сухо и горячо, будто в пустыне. Воздуха не хватало. Стыд за своё поведение, глупость, слабость душевную и телесную проникал в каждую клеточку мозга, в каждый сосуд тела, разъедал, словно соляная кислота.

Впитанные за годы жизни в семье отца догматы, влившиеся в меня, укоренившиеся помимо моей воли, висели дамокловым мечом. И прямо сейчас расцветали пышным цветом, оплетали ползучими, колючими побегами, сдавливали горло, заставляя погружаться в пучину неприятия самой себя.

Отвращения к себе.

Нестерпимо хотелось ответить «нет».

Нет, нет, нет! Не было!

Поверить самой. Вычеркнуть из своей памяти, сердца любое воспоминание об Олеге, начисто вывести, вытравить. Очистить не только душу, тело освободить от реакции на мысли о нём.

Стоило подумать, представить против воли – а я не мазохистка, чтобы сознательно причинять себе боль, – как внизу живота наливалась тяжесть, соски начинали ныть, бельё промокало насквозь.

С этим же невозможно жить!

Он предал меня, предал мать своего будущего ребёнка, а у меня трусы сырые при одной мысли о нём.

Отвратительно! Я сама себе противна.

Сказать «не было», соврать, глядя в глаза, ведь у меня были отличные учителя – отец и Олег, – но шила в мешке не утаишь. Не обманешь.

Гименопластика? Глупость и подлость.

Целомудрие – это не пресловутый гимен, просто складка слизистой, это то, что в душе, сердце, уме.

Никакая пластика не вернёт мне невинность после того, как по моему сердцу – в первую очередь сердцу, – прошёлся Олег.

Чудес не бывает. Со мной не бывает!

Залившись краской, я выскочила из машины, поспешила в сторону дома, борясь с алеющими щеками, тремором рук и колотящимся сердцем, как при пароксизмальной тахикардии.

Митрофан вышел следом, грохнула дверь за его спиной, почти сразу настиг меня. Обхватил горячей рукой моё запястье, развернул к себе, посмотрел в глаза, вызывая у меня дрожь, помимо воли навернувшиеся слёзы.

Мне было стыдно, страшно, противно от себя. От стоящего напротив мужчины, совершенно чужого для меня, задающего настолько личные вопросы.