Будешь моей

Потому что такие мужчины слов на ветер не бросают, некогда им лясы точить, глазами стрелять, они делом занимаются. Жизнь у них одна, честная, без двойного дна, лицемерия, лжи.

Так хотелось думать, верить в это хотелось.

– В гости позвать тебя хочу, послезавтра, как раз пост закончится, – спокойно сказал Митрофан. – Посмотришь, как я живу, может, поменять что захочешь. Если и вступим в программу, – про себя я отметила, что он сказал во множественном числе «вступим», будто уже разделял со мной мою жизнь, трудности, взлёты и падения, брал на себя сложные решения, – всё равно первое время там жить будем. Ремонт какой захочешь или ещё что, до осени сделаю, – пообещал он твёрдо.

– Не знаю, отпустит ли отец, – буркнула я.

Раньше меня не отпускали, не то что к парням в гости, об этом речи быть не могло, к девушкам. Только в семьи нашего согласия, чтобы на меня посмотрели, я кого-то приглядела, обязательно под присмотром взрослых. Те из зоны видимости молодых не упускали, ни ребят, ни девочек. Всех строго блюли, без оглядки и исключений.

– Чего ж не отпустит? – улыбнулся Митрофан. – Сашу к Ефиму не отпустит. И у Ефима родители не поймут, если отпустит. Всё по правилам быть должно, по традициям. А мне кто указ? – пожал он плечами. – Никакой крамолы в том, чтобы нам познакомиться ближе, не вижу. Хозяйке дом понравиться должен, к детям приглядеться надо, им к тебе… На следующей неделе думаю тебя с сестрой в райцентр взять, в парк. Бывала Ангелина в парке?

– Нет, – покачала я головой.

Праздность – грех.

Веселье отвлекает от молитвы.

– Свожу, – уверенно ответил Митрофан.

– Не грех разве? – пытливо посмотрела я жениха.

– Она ребёнок, какой для неё в веселье грех? Детям в этом мире жить, он не только из поста, молитвы и труда состоит, но и из соблазнов. Если взрослые не покажут, не научат бороться, зло от добра отличать, то не успеет выпорхнуть из родительского дома, таких грехов нахватается, что до конца дней не отмолить будет. В изоляции жить не получится, значит, нужно узнавать, что за пределами своего согласия происходит. Аккуратно, чтобы лишнего не увидеть, но узнавать. Иначе беда…

Вскоре окончательно стемнело, на небе медленно проступали звёзды, оседая на шпилях высоких кедров. Качались там, переглядывались, подмигивали. В детстве я думала, что звёзды живые, и в такие ночи они разговаривают.

Митрофан проводил меня до крыльца, попрощался, едва прикоснувшись к руке, сразу же ушёл, захлопнув за собой калитку.

В доме, сидя на табурете, положив руки на колени, сидела тётя Тоня, кинула на меня вопросительный взгляд, отчего-то тяжело вздохнула, спросила:

– Сговорились?

– Сговорились, – ответила я с точно таким же вздохом.

Села на соседнюю табуретку, устроила руки в точно таком же жесте.

У неё они были грубые, заскорузлые, покрытые загаром, укусами мошкары, с короткими ногтями.

У меня – с тонкими пальцами, успевшие прихватиться солнцем, с парой заусенцев и свежими мозолями от неустанного труда в последние дни, с раздражением от холодной воды.

На следующий день отец взял меня и Сашу в село, нужно было в магазин, пополнить запасы продуктов. Геля просилась с нами, но ей было отказано, велено с Мироном – на три года её старше, и с Акулиной – на пять, идти в огород, окучивать картошку.

Саша довольно крутилась по сторонам, выглядывала в окна, махала встреченным подружкам, с кем-то успевала переброситься парой словечек, если отец тормозил. Я молчаливо наблюдала за мелькающими домами, не могла отделаться от мысли, что не хочу здесь жить.

Попросту не могу!

Больно физически, не то что морально.

Но придётся. И я научусь.

Проплыл некогда наш синий дом с белыми наличниками. Там уже давно не росли цветы в палисаднике, не радовали, не пестрили, не дарили хорошее настроение. Рядом с глухим железным забором навалена куча гравия, стояла ручная бетономешалка.

Дом этот, как оказалось, по всем документам принадлежал отцу, значит, нам с Гелей достаться не мог. Одно время он пустовал, сейчас готовился для Фокия, когда тот женится, чтобы было, куда привести молодую жену.

Насмешка судьбы, оплеуха. Для кого сильнее, для меня или Фокия – неизвестно.

Отец расплачивался, мы с Сашей носили продукты в багажник внедорожника, когда рядом остановился автомобиль Митрофана.

– Помогу, – сказал он, выбираясь из УАЗа, перехватывая увесистый пакет из рук Саши.

Повернулся ко мне, подмигнул, вынуждая смутиться. Это был такой мирской жест… человеческий… по-настоящему живой.

– Какие планы? – тихо шепнул он, проходя мимо меня.

– Особых нет, – так же тихо ответила я, будто в сговор вступила.

Всё как всегда, обычно. Дом, огород, сарай, тётя Тоня стирку затеяла, но к тому моменту, как мы вернёмся, справится. Всё привычное, успевшее опостылеть ещё до первых петухов.

Я бы цветы посадила с радостью, чтобы хоть за что-то глаз цеплялся, чтобы не скукоживаться от унылых будней, но каждый клочок земли был распределён рачительной хозяйкой, а хорошее настроение не входило в планы хозяина дома.

– Составишь компанию, может? У меня объект недалеко. База отдыха расширяется, подрядился. В райцентр заехать можно, погулять, говорят, набережную отделали, в кино сходить.

– В кино? – опешила я, по-настоящему, от всей души.

Отец после смерти мамы носа не показывал на светские мероприятия, не то, что в кинотеатр, порог дома культуры не переступал и нам не позволял. Я думала, Митрофан такой же…

Пост к тому же, о душе нужно думать, воздерживаться от любых удовольствий, радостей, от всего, что будоражит чувства, избегать искушений.

– Мне не нравится, – почесал слегка нахмуренный лоб Митрофан. – Но тебе, наверное, приятно будет? – неуверенно спросил он. – Ты ведь четыре года в миру жила, чем тебя здесь порадовать? – обвёл он взглядом широкую деревенскую улицу.

По бокам дома со штакетниками, свисающие шапки фруктовых деревьев, порой успевающих дать урожай, кое-где не примятая трава вдоль тропок – «пешеходных зон» – вдали пустующая спортивная площадка. К вечеру подтянутся мальчишки и девчонки, пока все по хозяйству помогают, не до игр.

Тявканье дворняжек по дворам, гусиный гогот, кряканье уток. Перезвон проезжающих мимо велосипедов, счастливо визжащая ребятня, разговор на повышенных тонах двух кумушек-соседок, спешащий за чекушкой местный алкоголик.

Столбы пыли от проезжающих машин. Коптящий небо тракторёнок, тянущий гружёный прицеп.

– Пойду, отпрошу у Луки Тихоновича, – принял моё молчание за согласие Митрофан.

Мне исполнилось двадцать лет. Четыре года я жила самостоятельно, принимала решения, справлялась с бытом, учёбой, бюрократией, искала и находила работу, пользовалась общественным транспортом, такси, в Москве бывала, не представляла свою жизнь без телефона, и вот – меня отпрашивают в кино.