Будет больно, моя девочка

Моргаю. Хаотично воспроизвожу все события, начиная с моего прихода в ресторан, по памяти. Видеоряд замедляется именно в тот момент, когда я закидываю Панкратову на плечо.

Пытаюсь понять эмоции, которые испытывал в то мгновение. Докопаться до истинных чувств. Осознать. Но из раза в раз напарываюсь на бетонную стену, от которой все мои вопросы отскакивают на каких-то сверхскоростях.

Подсознание выуживает из потока сознания фрагмент, когда Майя прикусывает нижнюю губу и откидывает волосы за плечи. Она не видит, что я за ней наблюдаю.

Хаос лишь разрастается.

Смотрю на свои руки. Ладони вспотели. Сжимаю пальцы в кулаки и откидываюсь затылком на подголовник. Через два светофора будет перекресток. Там водитель свернет налево и въедет на территорию частной клиники.

Если бы я был обычным посетителем, в такое время внутрь меня никто бы уже не запустил.

Вылезаю из тачки. Поднимаюсь по ступенькам и попадаю в просторный холл. Администратор знает меня в лицо. И меня, и Марата. Мы бываем здесь как минимум раз в неделю. Но обычно чаще.

Киваю Дарье и захожу в лифт. Третий этаж. Длинный коридор. Белая, как и все здесь, дверь. Толкаю, переступаю порог.

В палате горит ночник. Писк аппаратов звучит уже обыденно. Последние два года точно. Поначалу я приходил сюда и постоянно ждал, когда Олька очнется. Искренне в это верил, несмотря на то, что врачи с самого начала поставили неутешительный диагноз.

Сейчас я уже ни во что не верю.

Придвигаю кресло ближе к больничной койке.

— Привет, — сжимаю Олькины пальцы, а потом откидываюсь на спинку кресла.

Четыре года прошло после той аварии. Столько же с момента, когда врачи сообщили, что Оля впала в кому. Ее мозг жив, но вероятность того, что она когда-нибудь придет в себя, ничтожно мала. Ее почти нет.

Сейчас процессы ее жизнедеятельности обеспечивают аппараты. Она с ног до головы утыкана трубочками. Кислород подается через маску, еда — через капельницы.

— Прости, что опоздал. Знаю-знаю, обещал приехать в девять. Облажался, — ухмыляюсь. — Ты уже привыкла, так что не дуйся. Марат тебе передавал привет. Прикинь, у него девушка появилась. Правда, я за эту девушку сегодня в табло получил, — растираю нижнюю губу. Кровь уже запеклась и образовала плотную корочку.

Бросаю взгляд на столик у окна. Там всегда стоит ваза с цветами. Мы приносим их в каждый свой визит. Меняем увядающий букет на свежий, но сегодня у меня даже это из башки выпало. А все из-за Панкратовой с ее пластырем и туфлями.

— Новая школа такой же отстой, как и предыдущие, ну, я тебе уже говорил, — отвлекаю себя же от своих же собственных мыслей про Панкратову. За последние дни ее стало слишком много. — Хотя Маратик, походу, уже нашел себе подружку. Блюстительница морали, блин.

Впиваюсь пальцами в ручки кресла, а потом резко поднимаюсь на ноги.

Прохожусь из угла в угол.

— Мать, кстати, закончила съемки очередного мыла для быдла и свалила на Мальдивы отдыхать. Перетрудилась, — сую руки в карманы. — Теперь я понимаю, почему ты раньше так на нее злилась. Почему скандалила… Ты просто хотела быть им нужной, — сажусь на подоконник. — Только правда в том, что ни ей, ни отцу никто не нужен. Только бабки. Абсолютная любовь.

Дверь в палату резко открывается. Стекаю с подоконника и сразу упираюсь в него кулаком.

Марат проходит вглубь палата, плотно закрыв перед этим дверь.

У него в руках букет, который он тут же ставит в вазу, а старый выбрасывает в ведро, спрятанное в шкаф. На меня не смотрит.

В палате повисает могильная тишина, которую нарушает разве что писк Олькиных аппаратов.

Маратик поправляет Ольге подушку, гладит по голове и присаживается на край кровати. Сжимает ее ладонь.

Чувствую себя здесь лишним. Устраивать разборки в этом месте даже я себе позволить не могу, поэтому мысленно прощаюсь с сестрой и ухожу.

На первый этаж спускаюсь по лестнице. Интересно, когда родители были здесь последний раз? Месяц назад, два, три?

После аварии отец подчистил абсолютно все, что мог, о случившемся. На первый взгляд, никакой аварии и не было. Как и нашей сестры в коме. Для всех, кто не живет внутри нашей семьи, Оля просто влюбилась и эмигрировала в Австралию. Тысячи километров. Другой континент.

Предкам так проще. Не нужно ни перед кем оправдываться. Не нужно копаться в причинах того, почему Оля связалась с плохой компанией. Не нужно думать, почему все закончилось именно так.

Отец через неделю после вердикта врачей улетел по работе почти на месяц. Мама ни на день не остановила съемки. Нам с Маратом было по тринадцать. Мы все понимали. Было мерзко. Одиноко. Тотальная беспомощность.

Никто не хотел говорить о произошедшем. И не говорит до сих пор.

Нет, между собой с братом мы все это миллион раз обсуждали, потому что никого родней просто не осталось. Да и не было.

А теперь у него появились секреты и своя жизнь, в которой для меня, походу, места с каждой секундой становится все меньше.

На улице сразу напарываюсь взглядом на нашу тачку. За рулем сидит Влад. Шаркая подошвами кроссовок по асфальту, иду туда. Открываю дверь и падаю в салон.

Влад сразу поворачивает голову, зажигает свет.

— Что за кошка между вами пробежала? Рассказывай.

— Все норм, — закрываю глаза, прижимаясь башкой к подголовнику.

— За что тебе прилетело сегодня?

— За дело, — бормочу, накрывая рукой глаза. — Разберемся.

Наверное. Наверное, разберемся…

***

Марат возвращается минут через двадцать.

Садится спереди. Молчание напрягает, как и вся атмосфера этого гребаного дня.

Влад пытается разрядить обстановку, пару раз шутит, но, въехав, что сегодня его оптимизм не сработает, замолкает.

Когда заезжаем в гараж, на телефон падает сообщение от Пономаревой.

Не читаю. Просто блокирую экран. Мельком, конечно, заметил, что она спрашивала о вечеринке, но намеренно игнорю. С каждым днем эта прилипчивая девка раздражает все больше. Ее больное стремление вечно быть на связи дико бесит. Как можно быть настолько тупой, чтобы не понимать очевидных вещей?