Будет больно

– Я правда устала.

– Да, вот поэтому тебе нужен мужчина.

– Нет, только не мужчина.

– Хороший, добропорядочный еврейский мужчина. Я говорила об Иосифе, том самым, которому отказала твоя мать, так вот, нам таки крупно повезло Софа, у Йоси есть сын Яша. Яша чуток младше тебя, он соблюдает шаббат и хочет много детей. Яша хороший мальчик, и ты должна дать ему шанс, Софа.

Яша? Откуда взялся Яша?

– Я пока не готова, – пришлось сдержать вырывающийся смех, тетя говорила вполне серьезно: все, что касалось мужчин и денег, было у нее серьезной темой. – Мне нужно время, но я, может быть, где-то глубоко внутри и готова дать Яше шанс.

– Хорошо, я тебя услышала. Ты не готова.

Тетя была расстроена, я не хотела этого, но так уж вышло.

– Я пойду.

– Иди.

Сняла пальто, повесила на крючок, подобрав свою сумку с пола, ушла в дальнюю комнату, здесь раньше был кабинет мужа тети Розы, он умер очень давно, но все здесь было так, что казалось, дядя вот-вот вернется.

Я спала третий месяц на неудобном кожаном диване, ходила после работы, на которую устроилась с большим трудом, за продуктами. Я пыталась жить заново, в тридцать это вполне еще можно начать делать, но прошлое постоянно напоминало о себе.

У меня нет собственной крыши над головой, нет достаточно денег, чтобы снять квартиру, я трачу на дорогу каждый день по полтора часа до университета и обратно. Но я почти счастлива, потому что лучше так, чем как было. Не успела переодеться, как на телефон пришло сообщение.

«Я скучаю по своей девочке».

Поморщилась, к горлу подступила желчь, затошнило. Надо бы заблокировать номер бывшего мужа, но тогда он начнет приезжать, чтобы напомнить о себе, а видеть я его не хочу.

«Как прошел день, устала?»

Села на неудобный кожаный диван, подо мной скрипнули пружины, сняла очки, надо бы найти футляр с линзами, не могу понять, куда я его положила. Если еще хоть день мне придется ходить в очках, я умру от головной боли.

Пришло еще уведомление, не хотела смотреть, но пришлось. Незнакомый номер и подмигивающий смайлик.

«Зря ты не согласилась, чтобы я тебя подвез».

Улыбнулась, сообщение было написано на английском, с соблюдением всех знаков препинания и правила.

Арнольд Шульц.

Арни. Так его все называли чаще.

Я оценила его уровень языка. Парень предложил подвезти меня до дома, но я отказалась. Я же не сумасшедшая – садиться в автомобиль, причем дорогой, за рулем которого мой студент.

Я ушла от богатого мужа, а вот сейчас меня окружают богатые дети. Ирония судьбы.

Думаю, они даже опасней своих родителей. У них размыты границы дозволенного, они берут что хотят и когда хотят. Мой бывший тому яркий пример.

«Как ты узнал мой номер?»

Не понимаю, почему меня это стало волновать? Но я хотела ответить Арнольду, а не бывшему мужу.

Глава 3

Тишина. Гробовая.

Что это: состояние или ощущение? Не знаю, как это охарактеризовать, но это лучшее, что случилось со мной за весь день. Лучшее, что может быть в этом доме.

Ужин проходит именно в такой обстановке. Если закрыть глаза, то будет слышно, как скрипят столовые приборы по лимитированной серии европейского фарфора. Как в углу справа от меня тикают старинные напольные часы, и секундная стрелка каждый раз дергается, когда начинает двигаться.

А еще как сопит Марта и не хочет есть брокколи. Я ее понимаю. Дрянь жуткая, но полезная. Это, конечно, не совсем гробовая тишина, но лучшие звуки во вселенной, которые я хочу слышать в этом доме.

Еще хочу, чтобы он сгорел дотла, до угольных головешек и черного пепла от мебели в кабинете отца. До расплавившегося стекла из-под бутылок коллекции элитного алкоголя. Хочу вдыхать его, хочу, чтобы мои легкие заполнились гарью и копотью остатков этого склепа, в который я возвращаюсь практически каждый вечер.

А главное, чтобы в этом огне, полыхающем ярче вечернего зарева, сгорела дальняя дверь по коридору на втором этаже, за которой в свои восемь лет я обнаружил мать в луже собственной крови.

Она перерезала себе вены. Покончила с собой, чтобы избавиться от моего отца. Он как раз той ночью вернулся из командировки и нашел меня, рыдающего рядом с телом матери, перепачканного в ее крови, потому что я поскользнулся и упал, попятившись назад.

Он мне сказал, что она была слабой. Она предала меня, и поэтому, если он еще раз увидит, что я плачу, он сделает мне примерно так же больно.

С тех пор я не плакал. Ни единой слезы. Мне было восемь.

Кто сказал, что за красивыми фасадами дорогих особняков происходит счастливая жизнь? Она не менее отвратительная, чем может быть в типовых многоэтажках, а может, и хуже.

– Как прошел день?

Кажется, вопрос касается всех, но отец обращается ко мне. Низкий баритон с легкой хрипотцой, от него скребет по нервам. Это стандартный вопрос, который таит в себе много всего, а точнее: «Расскажи мне, что ты сегодня такого совершил, чтобы сидеть за этим столом и есть эту еду?»

Может, устроить поджог?

В домике садовника – о да, у нас есть и такой – стоят две канистры с бензином. Было бы неплохо все облить и чиркнуть спичкой.

Открываю глаза, откидываюсь на спинку стула, смотрю на отца, он сидит справа от меня. На другом конце стола – мачеха, а впереди самое милое создание, которое я знаю на планете – Марта, моя восьмилетняя сестра от не помню какого по счету брака отца, это не имеет значения, потому что она прелесть.

Смотрю в практически белые глаза отца, у меня такие же по генетическому стечению обстоятельств, я вообще похож на него, он этим гордится. Сразу видно, какого поля ягода и как близко упало яблочко от яблони. Отцу пятьдесят восемь лет, крупный, даже тучный, с густыми бровями, нависшими над глазами, глубокой морщиной между ними.

Основной род деятельности моего отца – это служение народу, это он так называет свое пребывание в аппарате правительства. Но мы бы так шикарно не жили и не ели бы брокколи на лимитированной серии европейского фарфора, если бы Александр Генрихович служил исключительно народу.

Я выдерживаю взгляд, я научился это делать, хотя временами не так это легко. Он словно придавливает тебя, втаптывает в землю, основная его функция – найти слабину и сломать. Меня воспитывают именно так: не показывать людям слабость. Не дать понять, что я уязвим.