«Будет жить!..». На семи фронтах

Из моих подчиненных первым сдал военфельдшер Василий Мялковский. Он просто валился с ног. Его поддерживал, помогая идти, санинструктор Виктор Тараканов, но все тщетно.

— В чем дело? — забеспокоился я.

— Ничего, товарищ военврач третьего ранга, просто устал. Я сейчас, вот только чуть полежу…

Но ни ложиться, ни даже садиться на снег ему не давали, иначе он бы совсем расклеился. Приказал санитарам разгрузить Мялковского, взять часть его ноши. Кое-что забрал сам из его снаряжения, хотя, признаться, тоже устал и с удовольствием уступил бы половину своего. Но делать нечего — я командир, на меня должны равняться.

Мялковский шел, но часто спотыкался и замедлял ход. «Надо же, — думал я, — такой с виду сильный, крепкий, а выносливости нет…»

— Выходит, мало маршевой подготовкой занимались, — заметил командир батальона, обгоняя меня. — Учтем на будущее. В тылу врага побольше ходить придется…

Я ничего не ответил, даже говорить было трудно от усталости. Силы берег, чтобы самому дойти, не оскандалиться. А ведь к ходьбе-то был приучен не меньше, а может, и больше, чем многие. В годы учебы в семилетке приходилось постоянно совершать «скоростные броски» до школы и обратно по восемнадцать километров. Рос я в раздольных краях Черноземья. Леса, перелески, небольшие рощицы чередовались с обширными полями и лугами. Мальчишкой излазил все окрестные леса в поисках грибов и ягод, расстояния одолевал немалые. Но там совсем другое дело — в охотку ходил и никто не торопил, всегда можно было отдохнуть. Теперь же батальон шел форсированным маршем в походном построении бригады, и никто не имел права остановиться ни на минуту — на станции нас уже ждали эшелоны.

Мы дошли в срок, преодолев эти первые на своем пути трудности. В час ночи прибыли на станцию. Последовала команда накормить бойцов и командиров, но мало кто торопился добраться до походных кухонь — многие садились где попало и засыпали. У нас же, медиков, не было ни минуты для отдыха. Хозяйственники получали продукты на время следования, пришлось их тщательно проверять.

Погрузились в эшелоны глубокой ночью и под утро отправились в путь. Остановки были редкими, чувствовалось, что нас очень ждут под Москвой, где шли жестокие, кровопролитные бои.

На одной из остановок командира и комиссара батальона вызвали к бригадному начальству. Вернувшись, Коробочкин подозвал меня к себе, раскрыл карту.

— Взгляни сюда, Миша…

— Знакомые места, — оживился я.

И действительно, на карте были обозначены город Чернь, а также станции Горбачево, Скуратово. Удалось отыскать и родное Акинтьево.

— Неужели там будем действовать?

Коробочкин ничего не ответил, только улыбнулся.

— В этих краях, Николай Иванович, — сказал я, — могу быть полезен не только как медик. Местность знаю хорошо, все излазил, исходил. — А сам подумал: «Может, хоть что-то узнаю о судьбе матери, братьев, сестры… Как они там, в оккупации?..»

Вспомнилась последняя поездка домой. Меня отпустили попрощаться с родными сразу после выпуска из института и распределения. Выехал в конце сентября битком набитым рабочим поездом. Среди пассажиров были в основном женщины с детьми и пожилые люди. Многие покидали Москву и перебирались в сельскую местность, чтобы там переждать грозное время. Особенно горько было смотреть на малышей… Дети всегда остаются детьми — непоседливы, говорливы. Но что-то изменилось и в них. Щебетать щебетали, а на лицах отражалось напряжение, предчувствие чего-то неизвестного, страшного.

Меня, одетого в новенькую, с иголочки, командирскую форму со знаками различия военврача 3 ранга, не оставили без внимания. Вопросы вертелись вокруг одной, самой главной и волнующей всех темы: что на фронте, когда же остановим проклятых фрицев?

Что я мог ответить? Объяснил, что лишь сегодня, по существу, закончил учебу и еду попрощаться с матерью, с родными перед отправкой на фронт.

— Разобьем врага, скоро разобьем, — убеждал я, хотя в то, что это случится действительно скоро, наверное, и сам тогда уже не верил — обстановка на фронте складывалась не в нашу пользу.

Кто-то спросил о моих близких. Я ответил, что отец и старший брат мобилизованы в армию, а двое младших братьев тоже рвутся бить врага, но им еще рано. Не ведал, что судьба распорядится по-своему: пройдя опасными дорогами войны, возвратятся домой отец и старший брат Алексей, вернусь и я. Но навеки останутся лежать в сырой земле младшие братья. Жизнь самого младшего, Анатолия, оборвется совсем скоро. Это случится в декабре сорок первого во время отступления немцев от Тулы к Мценску, когда Анатолий вместе с друзьями, такими же мальчишками, как и он, пойдет подрывать фашистский склад боеприпасов. Склад они уничтожат, но Анатолий погибнет…

Ничего этого, конечно, тогда я и не предполагал, ехал к ним — еще живым и здоровым.

А мои попутчицы, особенно пожилые женщины, уже тогда сокрушались, жалея мою мать: сколько же горя ей придется пережить!

С поезда сошел на станции Горбачево. Дальше надо было пройти пешком пятнадцать километров. Каждый шаг на этом пути был мне знаком и дорог. Сколько раз приходилось преодолевать это расстояние: радостно — в сторону дома и с грустью — к станции и во время учебы в Орле, и в период работы в Туле, и потом, когда стал студентом, а затем слушателем военного факультета мединститута.

На станции с тревогой обнаружил следы от налетов вражеской авиации. Неужели бомбят? Как там, дома?

Пошел быстрым шагом и через два с небольшим часа увидел с высокого холма свое Акинтьево, до которого оставалось не более полутора километров. О чем только не передумал за эти последние минуты!

«Отец… Где он теперь? Наверное, трудно ему. Немало выпало на его долю испытаний в жизни!»

Довелось отцу служить еще в старой армии. Мобилизовали его в начале 1917 года и направили в 56-й запасной полк, дислоцировавшийся в Москве, в Покровских казармах, До этого был рабочим, встречался с большевиками, и неудивительно, что в полку его сразу потянуло к партийной ячейке. Не так уж она была велика, насчитывала, как рассказывал отец, около двадцати человек, но ни одно мероприятие в полку не оставалось без внимания большевиков, авторитет которых рос с каждым днем. Уже летом 1917 года полк стал одним из самых революционных в Москве, а осенью большевикам удалось добиться направления семи рот из его состава на охрану кремлевского Арсенала, В этих ротах влияние большевиков было особенно значительным. Солдаты переправляли рабочим оружие и боеприпасы.

25 октября 1917 года в 56-м запасном полку, как и во многих других частях Московского гарнизона, состоялось собрание, на котором солдаты по примеру рабочих заводов и фабрик единодушно потребовали передачи всей власти Советам. Казалось бы, все складывалось как нельзя лучше. Кремль, по существу, находился в руках революционно настроенных солдат. Но в конце октября белогвардейцы во главе с полковником Рябцевым обманным путем ворвались в Кремль и разоружили солдат. Офицеры выстроили все семь находившихся там рот 56-го запасного полка на площади перед Арсеналом, ходили вдоль шеренг и били солдат кулаками и прикладами. Поодаль стояли вооруженные юнкера.

И вдруг с одной из кремлевских башен по юнкерам ударил пулемет, и те попадали на землю. Пулеметчик стрелял еще несколько минут, пока его, незаметно подкравшись, не схватили белогвардейцы. Имя героя, расстрелянного юнкерами, так и осталось неизвестным.

Началась кровавая расправа над солдатами полка. Юнкера стреляли из винтовок, били в упор из пулеметов. Мой отец, Филипп Кузьмич Гулякин, солдат седьмой роты, тоже был на площади. К счастью, он оказался рядом с трофейными французскими пушками, стоявшими в Кремле со времен Отечественной войны 1812 года. За их чугунными лафетами ему и нескольким его товарищам и удалось укрыться от пуль.