Будьмо

Работы?! А как же учеба?
– у меня чуть было не началась нервная икотка.

Вы будете учиться, но и работать, чтобы оплачивать свою учебу, - осыпала меня льдинками Снежная королева и я угрюмо опустив голову вышел вон.

Когда молодых достают, то им или хочется биться, или напиться. Я выбрал второй вариант.

Дело молодое - горе не большое. И до семнадцати тридцати мир для меня снова стал красочным.

В вестибюле вуза было тихо и пустынно. До начала занятий оставалось еще целых три дня.

Широкая беломраморная лестница, почти во всю ширину покрытая ковровой дорожкой и раздваивающаяся на уровне второго этажа, уходила вверх, казалось в поднебесье.

И вот из этой небесной дали вниз изысканно - грациозно спускалось божественное существо: Марья Станиславовна.

Свой утренний строгий брючный костюм она теперь сменила на “простенькое” (долларов за двести) ситцевое платьице. И лучик надежды блеснул в моей душе.

Работы у тебя будет много, - не желая покидать последней ступеньки лестницы и поэтому взирая на меня с высока, начала Марья свой инструктаж хорошо поставленным голосом закаленного в словесных перепалках преподавателя.

Вестибюль, холл, два туалета: женский и мужской, - все это должно постоянно блестеть. А начали еще дежурства ночным сторожем. Спать спи да пожар не проспи! Так что жить будешь прямо в Академии. Здесь под лестницей для дежурного, кроме служебной комнаты с сигнализацией и телефоном, оборудовано вполне сносное жилье: спальня, кухня и даже ванная. Туалет прямо по -коридору и до него рукой подать. Я сама родом из села, так там у нас почти у всех все удобства на улице и ничего...

Все живы и никто в туалете пока не помер, - -----------“остроумен”, продолжил я незаконченную моей нынешней работодательницей фразу.

С чего начнем осмотр рабочих мест?
– Все таким же официальным тоном спросила леди-босс, пропустив мою плоскую шутку мимо своих небольших, но сверку словно срезанных ушных раковин.

С женского туалета, - рассердился я теперь окончательно за столь холодный прием.

Почему с женского?
– блеснуло изумленно фиалковое сияние огромных глаз.

Никогда там не был, - ничего лучшего мне в голову не пришло.

Ну что ж с женского, так с женского, - наконец-то покинувши свой постамент, заняла Марья место ведущего. (И я за это ей враз все простил: век бы мне находиться в фарватере такого движения!!)

Но я был молод и горяч. И смог лишь выдержать секунды две призывное покачивание этой прелестной ножки.

Стой! Замри!!
– с отчаянной мольбой в голосе хрипло воскликнул я.

Марья - умница встала как вкопанная.

Я быстро приблизился к ней и упавши на колени, дрожащими руками приподнял подол платья. И наградил оба эти восхитительные полушария разделенные лишь узкой белой лентой горячими звонкими поцелуями. (Неземное наслаждение: сладкая парочка!)

Сумасшедший!
– залилась Марья счастливым смехом.
– Тебя непременно нужно показать врачу.

Меня излечат и постельный режим, - я уже сутки как стал мужчиной и теперь сам себе мог назначить лечение.

И я снова как вчера, но теперь словно перышко подхватил Марью на руки и бережно понес враз обмякшую назад под лестницу.

Мебелишка в моей новой квартире была не супер, но вот кровать - настоящий секадром.

Все снова возвратилось на круги своя.

Снова времени не хватило на раздевание. Снова я сгорел быстро, как свеча. Но сегодня мы горели вместе: в мучительно-сладком пламени страсти.

А потом? Небо покачивалось за окном…

Не сносить нам с тобою наших безрассудных головушек, если он узнает, - уходя от меня за полночь предупредила меня Марья, но ни страху, ни сожаления в ее голосе не было.

Кто - муж?

Мой муж прокурор. Он мухи не обидит.

А-а-а! Петр Михайлович, - наконец-то додумался я, но в отличии от Марьи мне вдруг стало боязно да не надолго.

Полуночное белокурое приведение подошло ко мне и молча уткнулось в мое плечо.

И я почувствовал холодный носик и горячие слезы.

Сердце больно сжалось в груди. Это прощание. Ни на день, ни на два: навсегда!

Нам нельзя встречаться. Это грешно. Мы испортим друг другу жизнь. И когда-то еще ни раз пожалеем о случившемся, - тихо и печально проговорила Марья уставшим голосом.

Никогда!
– горячо возразил я, но в моих словах не было веры, а марьины, как потом оказалось, были вещими.

4 глава

Любовь - это незаживающая рана, а страсть даже самая сильная - это всего лишь ожег. Конечно больно, но время такие болезни лечит.

Я был молод и выздоровел на удивление быстро.

Через месяц мой блудливый взгляд уже скользил в глубокие порой вырезы платьев и кофточек моих однокурсниц и нелишенных привлекательности многочисленных преподавателей женского пола. А оголяющиеся до самого пупка ноги, при сидении в холе в наших модерновых креслах, стали будить во мне задремавший на время основной инстинкт.

Да и Марья себя переборола и теперь у нас с ней сложились ровные субординации отношения.

Но “медицинскую” помощь от Марьи Степановны я все же получил.

Она так загрузила меня работой и учебой, что постепенно мой жеребчик перестал взбрыкиваться. И я, намаявшись за день, теперь ночами стал спать крепко и даже без эротических сновидений.

Единственная представительница женского пола, которая несмотря ни на что была под постоянным неусыпным моим тайным, как мне казалось, вниманием, это Софья Лещинская. Которая появилась в Академии на неделю позже других однокурсников. Задержалась то ли на Канарах, то ли на Гаваях.

Ей было уже семнадцать, но она была чистое дитя.

Не распустившийся бутон, который когда-то может и станет пышной розой.

Но я был молод и нетерпелив. И честно сказать, Софья меня не заводила. Но служба есть служба. И Софье моей неусыпный тайный надзор был обеспечен.

Тайный он-то тайный, но через пару недель после появления Лещинской в аудиториях вуза все однокурсники (по крайней мере однокурсницы это уж точно) уже знали, что простофиля Иванушка Дурачок втюрился в Софью по самые уши.

Но нет худа без добра.

Неразделенная, а главное бесперспективная моя “любовь” значительно расширила круг моих знакомых.