Будни и мечты профессора Плотникова

Подошли всей гурьбой к одному из фургонов. Ефрейтор - оператор станции - вытянулся в струнку: главный, хотя и был человек сугубо штатский, произвел на него впечатление генерала, если не маршала. Впрочем, такое впечатление он производил на всех.

Следом за ефрейтором Липкин и Плотников, которого выбрал главный инженер, втиснулись в кузов. Для ефрейтора места не осталось, он спроецировался на стенку, превратившись в смутно угадываемую тень.

– Сейчас я вступлю в связь, - многозначительно провозгласил главный и начал крутить ручки.

Но почему-то никто не спешил вступить с ним в связь, несмотря на многократно повторяемые страстные призывы. В ответ слышалось только гудение умформера.

– Черт знает что!
– наконец не выдержал Фрол Степанович.
– Это надо же суметь довести аппаратуру, такую удобную, такую надежную, такую...

Договорить ему не удалось. Тень ефрейтора, внезапно материализовавшись, вежливо, но твердо отодвинула в сторону тучного Фрола Степановича. Пальцами пианиста пробежавшись по рычажкам и ручкам, ефрейтор исправил сбитую настройку, и... буквально через несколько секунд в наушниках послышалось:

– "Резеда", я "Фиалка"! Какого... не отвечаешь, мать твою! Прием!

Впервые Плотников видел главного таким сконфуженным. Ведь именно за эту станцию он получил золотую медаль лауреата. Но надо отдать ему должное, оказавшись в смешном положении на глазах у подчиненного, он сохранил чувство юмора:

– Это еще что! Вот во время войны сдавали мы государственной комиссии радиоуправляемый танк с огнеметом. Пробило какой-то там конденсатор, и танк двинулся прямо на нас. Комиссия - генералы, представители главка врассыпную. Бегу по полю, слышу: танк за мной. Поворачиваю налево, и он туда же. Я направо - то же самое. Ну, прямо с ума сошел! А огнемет заряжен. Да, натерпелся я тогда страху...

Перед Плотниковым был все тот же уверенный в себе, волевой и властный Фрол Степанович Липкин, главный инженер НИИ, лауреат Сталинской премии.

Тридцать лет спустя Алексей Федорович вспомнил этот эпизод и зримо представил тучную фигуру главного, убегающую от сумасшедшего танка.

"А если с ума сойдет баллистическая ракета?" - похолодев, спросил себя Плотников.

* * *

Он углубился в зеркало долгим испытующим взглядом. Продолговатое асимметричное лицо - безусловно, его лицо; широко посаженные глаза - его глаза... И все же из толщи стекла смотрел неизвестный. Человек без имени, биографии, прошлого.

Таковы все в пансионе. Встречаясь, они говорят о чем угодно, только не о себе. Остров забвения? Почему же не забыты математические теоремы, формулы химических соединений, партитуры опер? И стихи...

"Кто я?
– допытывался Безымянный.
– Мыслящая машина, в которую вложили все, что можно запомнить, кроме главного, касающегося ее самой? Или все же человек - странный, безликий, не знающий родства?"

Еще вчера он был как бы элементарной ячейкой, воспроизводящей в миниатюре структуру единого целого, именуемого человечеством. Но сегодня...

Надевая единственный на его памяти, совсем еще новый костюм, он нашел за подкладкой клочок бумаги - записку:

"Родной мой! Я люблю тебя. Мне очень хорошо с тобой. Твоя колдунья".

Щемящей нежностью и теплотой поражали эти слова. Безымянный ни на миг не усомнился, что записка адресована ему. Значит, в исчезнувшем из памяти прошлом его любила женщина. Он представлял, что такое любовь, но теперь это понятие перестало быть абстракцией, приобрело смысл, несовместимый с нынешним существованием.

Безымянный начал мысленно перебирать известных ему людей. Множество их жило в памяти, но не оказалось ни одного, о ком он мог бы сказать: мы с ним дружили, или были знакомы, или хотя бы мимолетно встречались. И конечно же, среди них он не нашел колдуньи.

Зато явственно возникли запруженные толпами улицы - кинокадры улиц, лавины машин, громады домов, пестрота реклам, и его впервые повлекло в скрывающийся за оградой пансиона мир. Никто не поинтересовался, куда и зачем он идет...

Два малиновых близнеца-солнца привычно пылали в зените, пепельные облака дымились на изжелта-сером небе. Но что за странные, напоминающие колючую проволоку растения? Почему так мертво кругом?

Безымянный быстро утомился и с трудом передвигал шестипалые ступни. Сиреневые волосы от пота стали лиловыми, широко посаженные оранжевые глаза слезились. На поцарапанной коже выступили изумрудные капли крови.

Наконец он достиг города. Город был пустынен. Пандусы и тротуары проросли теми же колючками. Коричневой слизью покрылись остовы зданий. Насквозь проржавели и по дверцы погрузились в асфальт кузова машин.

И снова заработала память. Вот похожий на пастора человек с безгрешным лицом говорит о гуманном оружии, которое ничего не разрушает, а только отнимает жизнь... Потом едва прошелестел женский голос: "Родной мой, я любила тебя, мне было очень хорошо с тобой..."

– Наша миссия закончена, - подвел черту Ванин.

– Думаешь, они справятся?
– спросил Сервус.
– Узнав, что их цивилизация погибла...

– Она воскрешена!

– Ты оптимист. Из нескольких миллиардов мы буквально по атому воссоздали десяток мужчин и женщин...

– И возвратили им жизнь, память, знания!

– Увы, можно восстановить и привести в действие механизм памяти, однако то индивидуальное, что было в нем до разрушения, утрачено навсегда. Среднестатистический человек - не личность!

Ванин задраил люк.

– Все, что мы могли... Остальное зависит только от них. Как видишь, один уже преодолел шок. Уверен, они справятся!

– Жаль, что так случилось. Нам же удалось этого избежать.

– Нам удалось...
– задумчиво проговорил Ванин, садясь в стартовое кресло.
– Боже мой, как я соскучился по Земле!

ДВОЙНИК

Когда Плотников завершил свою вторую кандидатскую диссертацию, оказалось, что не так-то просто пристроить ее к защите. В то время вышло постановление о повышении требований к диссертациям; некоторые ученые советы были закрыты за либерализм и беспринципность. Другие, опасаясь такой же участи, резко сократили число защит, особенно если работу представляли со стороны. А своего совета в НИИ, где работал Алексей Федорович, не существовало.

Куда ни тыкался Плотников с диссертацией, повсюду получал отказ. В качестве причины обычно называли несоответствие работы профилю совета.

Однажды Плотников прочитал в "Вечерней Москве" объявление о конкурсе на замещение вакантной должности заведующего кафедрой в одном из сибирских вузов. Избранным по конкурсу предоставлялись квартиры. Алексей Федорович по-прежнему жил все в том же, что и до войны, "стандартном" доме, который еще более обветшал и отнюдь не обзавелся удобствами.

"Чем черт не шутит, возьму и подам на конкурс, - подумал он. Степени у меня нет, но уже немало печатных работ, несколько книг и брошюр. Жаль, конечно, расставаться и с лабораторией, и с издательством, но сколько можно жить за городом, тратить на езду по три часа в день, таскать ведрами воду из колонки, зимой топить печку. А если передумаю, то никто меня насильно в Сибирь не погонит!"