Будущий год

— Игорь, успокойся! Я горжусь тобой!

— Есть чем гордиться! Я дал очередь… на глазок… понимаешь? Стрелять перестали. Мы ворвались в деревню, и вот первое, что я увидел: посреди дороги ревмя ревет мальчишка лет двенадцати… около него валяется ружье… Это он стрелял в нас…

— Вот гаденыш!

— Да погоди ты! А на камнях посреди дороги девчонка постарше… мертвая., его сестра… Она несла ему напиться, а я ее…

Глухое рыданье вырвалось из груди Игоря. Катя схватила его за руку:

— Да успокойся же… Не надо дальше рассказывать…

— Нет уж, теперь слушай! Та девчонка была вылитая ты… Красивая… А я убил ее. Я взглянул на тебя и сразу ее узнал.

Катя вспомнила долгий молчаливый взгляд Игоря.

— С тех пор сколько лет прошло… Семь… да, точно, семь… А я по ночам спать не могу… Она мне снится; только закрою глаза и ее вижу… Вскакиваю с постели и хожу, хожу по городу всю ночь…

— Бедный ты, бедный, — сочувственно вздохнула Катя.

— Понимаешь, я в нее влюбился, с первого взгляда, а она уже мертвая. Я тебя увидел и подумал, что ты — она… А потом подумал, что она — ты…

— Игорь, как ты можешь?

— Как я могу? Как я могу на тебе жениться, если я тебя убил…

Катя заплакала.

— Шрам-то у тебя откуда? — спросила она сквозь слезы.

— Мы стояли в городе, а я один пошел искать мечеть…

— Зачем же тебе мечеть понадобилась?

— А я хотел посмотреть, какому Богу они молятся. Я подумал: если я приму ее веру, ее Бог, может быть, простит меня…

— Ты с ума сошел! Крестись лучше!

— Нет, мне креститься нельзя. На мне кровь. Я приду в церковь и скажу, что я убийца, а священник скажет, что я герой… А по-моему, герой тот, кто мне тогда живот распорол. Ему паек дать надо… И квартиру, и льготы,… Ему… Ему…

— Как это было?

— Я ста шагов от казармы не отошел, он из-за мазанки выскочил и распорол мне ножом живот; не ударил, а именно распорол. С детства наловчился скотину резать…

— Почему же он герой?

— Пойми, он один-одинешенек рядом с нашей казармой. Его же подстрелить могли в два счета. Я все думаю, не тот ли это мальчишка… У тебя тоже брат есть…

— Женька? Да он пальцем не шевельнет, чтобы меня защитить.

— Не скажи… Я так надеялся, что не выживу. Нет, зашили, выходили. Вернулся домой, говорят, ветеран… Льготы. Другие афганцы ко мне пристали… Говорят, приходи на митинг, протестуй, требуй… И здесь тоже ко мне подошли… А я бежал из родного города, с матерью не простился, с дороги только открытку написал… без обратного адреса… Осел в вашем городе, на работу устроился… И все равно встретил ее… тебя…

Катя проводила Игоря до самого общежития, попросила дежурную позаботиться о нем, вызвать врача, если понадобится. «Какие у нас врачи! — горько думала она по дороге. — Разве помогут… Конечно, он болен, психически болен… Боюсь, шов не открылся бы… Утром сама в общежитие сбегаю… Как-никак, я его невеста, нечего стесняться!» Катя вспомнила, что есть у них в городе один хороший психиатр; зовут его, кажется, Вениамин Лазаревич, к сожалению, «Московских новостей» он у нее не покупает, но наверняка примет ветерана, афганца…

Утром Катя не застала Игоря в общежитии. «Ушел на работу», — сказали ей. Не объявился Игорь и вечером. Его не было ни на работе, ни в общежитии. В отчаянье Катя металась по всему городу. Игорь как в воду канул. Только на третий день знакомая кассирша сказала ей, что Игорь брал у нее билет на Казань. «Я еще подумала, к родителям едет, на свадьбу приглашать…» — участливо сказала кассирша. Катя ничего не ответила. Она отошла от кассы и как-то непривычно, безнадежно заплакала.

Тейк

Думаю, что, садясь в машину, я еще ничего не решила. Я была просто рада весне и поездке за город. Он, как всегда, отлично вел машину. Мы с ним и познакомились ведь в машине. Он вез меня по тем же самым улицам, а я сравнивала про себя мое тогдашнее отчаянное положение с нынешним благополучием, которым я обязана ему… или себе также?

Я тогда опаздывала на работу. В то утро я задержалась в клинике, тщетно заклиная главного врача госпитализировать мою мать. Врач вежливо, но твердо убеждал меня, что это невозможно. Во-первых, моя мать иногородняя, во-вторых, везти ее издалека очень опасно и притом бесполезно: на госпитализацию в ближайшие полгода рассчитывать нечего. Главное после такого тяжелого инсульта — уход, уход и уход… «Лучше вы к ней поезжайте», — мягко советовал он. Я выскочила замуж студенткой второго курса. Одиночество в большом чужом городе оказалось невыносимым для меня. Муж был ненамного старше меня, но он уже отслужил в армии и заканчивал техникум. Мы поселились под Москвой в так называемом поссоветском доме, в квартире его матери (все удобства во дворе). У нее было две комнаты. В одной из них жила она со своим восьмидесятилетним отцом, другую, скрепя сердце, уступила нам. Вскоре у нас родилась Лана, и наша жизнь еще больше осложнилась, хотя муж, кончив техникум, устроился на работу. Я поняла, что на его зарплату и мою стипендию нам не прожить. Я пошла работать в сберкассу, предположительно, на каникулы, но, когда начался учебный год, я не вернулась в институт. Лану я только что отняла от груди, и за внучкой согласилась присматривать свекровь. Она брала надомную работу, шила варежки. Кроме того, она держала корову, делала творог и продавала его на базаре по воскресеньям, когда дома оставалась я. Жизнь кое-как наладилась, но тут арестовали мужа, нашли у него краденые запчасти от автомашин. Он прятал их в коровьем сарайчике. Приговор оказался строгим: четыре года. На другой день после суда пришла телеграмма: мою мать парализовало. Свекровь не допускала даже мысли о том, что я перевезу мою мать из Мурманска. Она пригрозила сама выйти замуж и занять мою комнату. Тогда мне, парализованной маме и Лане пришлось бы ютиться в одной комнате со стариком. Вернуться к матери в Мурманск было для меня немыслимо. Это значило потерять работу, подмосковную прописку словом, всё. А у матери в Мурманске одна маленькая комната. После разговора с врачом я поймали такси, чтобы не опоздать на работу, села в машину и, не говоря ни слова, разрыдалась.

«Что с вами?» — деловито спросил водитель, не оглядываясь. Потом он обернулся и оглядел меня всю. «Если вы не будете ничего говорить, я, естественно, не смогу помочь вам», — оказал он. Я собралась с силами, и выложила ему все. Мы уже подъезжали к сберкассе, когда я закончила свой бестолковый рассказ. Он еще раз пристально всмотрелся в меня: «Как будто у меня что-то есть для вас. Дня через два, через три я позвоню вам. Ваш телефон?» Торопливо выходя из машины, я назвала ему телефон сберкассы. Тут я спохватилась: «Простите, а вас как…» Он понимающе кивнул и, протянув мне руку, так же деловито представился: «Тейк!». «Странное имя», — подумала я, но потом так привыкла к этому имени, что уже не представляла себе, как же называть его, если не Тейк.

Вообще его звали Прометей Аркадьевич. Дед называл его Прометейка. Из Прометейки образовался Тейк. Моего английского языка хватило на то, чтобы вспомнить: take — взять. Кстати, свою дочь от первого брака он называл мисс Тейк, то есть mistake, ошибка.

Он позвонил мне на третий день и предложил встретиться. В конце рабочего дня он заехал за мной, В машине он сказал мне:

«Всё в порядке. Ваши дела идут как нельзя лучше… Для начала разводитесь с мужем. Он все равно сидит, так что развод — простая формальность».

Я опешила:

— А потом?

— Потом вы получаете трехкомнатную квартиру.

Признаюсь, у меня мелькнула мысль: не есть ли это объяснение в любви на современный лад. А что еще я могла подумать? Однако всё оказалось гораздо сложнее… и проще.

От известного кинорежиссера весьма преклонных лет ушла молодая жена, сославшись на свое желание непременно иметь детей. У режиссера был рак, его только что выписали из больницы как безнадежного. Его бывшая жена не претендовала на квартиру, она переехала к новому мужу в четырехкомнатную. А умирающий старик остался совершенно один в своей трехкомнатной. И вот за него-то Тейк предложил мне выйти замуж.