Будут неприятности (сборник)

РОСЛЯКОВ. Да я здесь несколько дней мечусь. Уже надо возвращаться, но я ведь не могу вернуться без полной информации о Кате. Она у вас, конечно?

ОЛЬГА КОНСТАНТИНОВНА. У них какой-то нежный разговор с Алексеем.

РОСЛЯКОВ. А тебе это до лампочки?

ОЛЬГА КОНСТАНТИНОВНА. А что, твоя свояченица – опасная женщина?

РОСЛЯКОВ. Не замечал.

ОЛЬГА КОНСТАНТИНОВНА. Я тоже.

РОСЛЯКОВ (после паузы). Придется нам их прервать. У меня через три часа самолет…

ОЛЬГА КОНСТАНТИНОВНА. Ты всегда к нам только на минутку. Я могу подумать…

РОСЛЯКОВ. А ты не думай, Оля.

ОЛЬГА КОНСТАНТИНОВНА (насмешливо). Извини, ради Бога, и иди прерывай их чириканье.

РОСЛЯКОВ. Мне только данные: как ест, как спит, что носит.

ОЛЬГА КОНСТАНТИНОВНА. А с кем – это тебя не волнует?

РОСЛЯКОВ. Ты знаешь – я любопытен. От природы. Но Инна у меня таких сведений не собирает.

ОЛЬГА КОНСТАНТИНОВНА. Тебе крупно повезло с женой, Росляков.

РОСЛЯКОВ. Крупно. Это точно.

Уходят. Входит Даша.

ДАША. Когда раньше я читала об этом или видела в кино, мне казалось, что страсти-мордасти детей по этому поводу несколько преувеличены. Ни фига… Действительно больно… За маму… И за отца тоже… Ему все это не по силам… Мне кажется… И как я должна себя вести? Как? На Катьку я не обижаюсь… Я даже догадываюсь… Самое главное – мама. Чтоб ей не досталась жалкая роль покинутой. Это не для нее. Она сильная… Ей зубы рвут без анестезии. И она даже не стонет…

Входит счастливый Громов.

ГРОМОВ. Я тебе хочу сказать о Сереже. Ты ведешь себя с ним неблагородно.

ДАША. Я? Впрочем, это, отец, исключительно мое личное дело.

ГРОМОВ. Ты им играешь, как мышью. А он дельный и умный мужик. И, между прочим, интеллигентный. Тонкий. Не допускает мысли, что в симпатичных ему людях может быть замаскировано хамство, неискренность.

ДАША. Далее, далее…

ГРОМОВ. Не торопи меня. Этой истории уже не первый год. И каждый день, который он живет с мыслью о тебе, каждый день привязывает его к тебе еще одной ниточкой. Тебя не смущает это?

ДАША. Ничуть. Это мое личное дело.

ГРОМОВ. Нет. Раз ты это принимаешь, значит, берешь в долг.

ДАША. Но ты говоришь, он не дурак. Значит, видит. Пусть плюнет.

ГРОМОВ. Не ломайся. Ты знаешь: он не видит.

ДАША. Папочка, но ты-то что о нем так печешься? Он сам большой.

ГРОМОВ. Я не о нем. Я о тебе.

ДАША. Ну, уезжает он, уезжает – вот тебе и конец.

ГРОМОВ. Он уезжает с надеждой. И твой долг будет расти каждый день. А ну как в один прекрасный день ты почувствуешь его тяжесть? Раздавить может.

ДАША. А ну как не почувствую?

ГРОМОВ. Этого я и боюсь.

ДАША. А ты не бойся.

ГРОМОВ. Ты поймешь кое-что насчет человеческой души, когда сама по-настоящему полюбишь.

ДАША (с иронией). Очень свежая, скорее даже только что освежеванная мысль.

ГРОМОВ. Понимаешь? Нелюбившие – есть бедные, ущербные приматы. Их пожалеть надо. За обделенность. И за то, что к некоторым понимание приходит поздно… И какой-то кусок жизни прожит без света… Без тепла…

ДАША. Папа! Я никого не сужу. Но я видела. Тебя и Катю. Поэтому ты больше не говори ничего. Прости, но мне неприятен такой всплеск эмоций. Я видела, как ты вот тут подключался к батарее…

ГРОМОВ (с ужасом). Ты видела?

ДАША. Зачем же такой священный ужас. Должны мы были с матерью это узнать или нет?

ГРОМОВ. Да, конечно… Но ты могла все не так понять… И потом мама…

ДАША. А маме надо сказать… Если всю жизнь без света и тепла, то о чем тут и говорить…

ГРОМОВ. Вот видишь, ты все не так поняла, все не так…

Даша, махнув рукой, уходит. Входят Катя и Росляков.

КАТЯ. Я провожу тебя до Внуково. Дорогой расскажешь, как вы там.

ГРОМОВ. Я с вами.

РОСЛЯКОВ. Я тронут. Пошли.

Уходят. Некоторое время сцена пуста. Входят Ольга Константиновна и Даша.

ДАША. Гнусно…

ОЛЬГА КОНСТАНТИНОВНА. Не драматизируй. Как я понимаю, еще ничего не случилось.

ДАША. Я о другом.

ОЛЬГА КОНСТАНТИНОВНА. Милая, другого сейчас нет. Есть информация, на которую я должна реагировать.

ДАША (вяло). Ну, не реагируй…

ОЛЬГА КОНСТАНТИНОВНА (страстно). У него все по-идиотски. Ну, заведи любовницу, ну, побегай на сторону, ну, укрась себя аморальным поступком, чтоб было что вспомнить в старости, – так нет же!

ДАША. Мать! Все ведь не так…

ОЛЬГА КОНСТАНТИНОВНА. А! Так… Не так… Эдак…

ДАША. Я, дура, кинулась в панику. А он тебе совсем не нужен? Тогда отпусти его.

ОЛЬГА КОНСТАНТИНОВНА. Когда ты была маленькая, у меня был человек, ради которого, казалось, я на все могу пойти. Но слышишь – казалось… И еще я рисовала картинки. И я мечтала, безумно мечтала показать их в Москве. И я плюнула на то, что мне мешало попасть в Москву. Я тут. В мои картинки одевается полстраны.

ДАША. Повторяю: я последняя идиотка… У тебя действительно все без анестезии…

ОЛЬГА КОНСТАНТИНОВНА (нежно). Доченька, ты умница. Ты поступила так, как должна была поступить. Ты у меня хорошая… Умная… И крепкая. (Обнимает ее.) Плюнь на это все. Перебесится отец. Перебесится. Раз в жизни – это почти закон природы.

ДАША. Мамка! Значит, всю жизнь картинки – и ты его не любила?

ОЛЬГА КОНСТАНТИНОВНА. Любила. И сейчас люблю. Ты думаешь, на свете один вид любви? По-польски любовь – милость… И еще есть коханье… А у русских – бабья жаль…

ДАША. Не морочь мне голову. Любовь или есть, или ее нет.

ОЛЬГА КОНСТАНТИНОВНА. А может, милость и жаль – это выше любви?

ДАША. Мать! Ты или великая актриса, или…

ОЛЬГА КОНСТАНТИНОВНА. Я, Дашенька, или… Для актрисы у меня излишек веса и ума. А они больше по части души и эмоций специалистки. (Кричит.) Ты уйдешь или нет?