Буйная Кура

Подруги Пакизе начали ее донимать. Одна из них взяла тонкий прут, а другая вооружилась крапивой. Когда Пакизе пролетала мимо них, они хлестали ее по ногам и кричали:

– Как зовут жениха?

– У меня его нет!
– кричала им Пакизе, снова взмывая в небо.

Но девушки знали, что сейчас она опять окажется внизу, и держали крапиву наготове.

– Если не скажешь, не перестанем.

Крапива больно обжигала щиколотки Пакизе, но та крепилась.

– Я же сказала, что жениха нету.

– А кого в сердце носишь?

– Не скажу!

– Скажешь!

Упрямилась Пакизе, упрямились и ее подруги. Ноги Пакизе покраснели от крапивы. Чтобы быстрее пролетать мимо подруг, Пакизе раскачивалась еще сильнее. Она по-прежнему не думала о том, что качается, в сущности, над пропастью и что если сорвется с качелей, то неизбежно упадет на острые камни.

Ашраф не мог больше смотреть на столь опасную игру и вышел из своего укрытия. Девушки смутились и побросали крапиву. В это время ветка, к которой были привязаны качели, надломилась. Пакизе поздно поняла опасность, она испуганно оглянулась и только теперь увидела, что висит над глубокой пропастью. А надломившаяся ветка продолжала трещать и нагибаться. Ашраф бросился к качелям и в то время, когда они откачнулись от обрыва, схватил их. Раздался треск, ветка переломилась, а Пакизе и Ашраф оказались на земле. Пакизе ударилась коленкой о землю, но не почувствовала боли. Важнее всего было для нее поправить платье. Она никак не могла понять, откуда в такую минуту взялся Ашраф, хотя и понимала, что именно его появление спасло ее от неминуемой смерти.

– Сумасшедшая? Разве можно так качаться?!

Голос Ашрафа привел девушку в себя. Она увидела, что и Ашраф ободрал себе локоть и колено. Забыв о том, что рядом стоят подруги, она бросилась к Ашрафу:

– Ой! Ты сильно ушибся?

Ашраф улыбнулся:

– Обо мне не беспокойся. А как ты?

Девушки взяли Пакизе под руки и увели. Ашраф заметил, что она слегка прихрамывает.

Оставшись один, Ашраф поглядел еще раз на сломанную ветку, на пропасть, на белые облака. Потом он спустился по тропинке вниз, в долину. На берегу реки ему захотелось посидеть на камне. В воде резвились маленькие рыбешки. Как бывало в детстве, Ашраф разделся и залез в воду, чтобы шарить под скользкими камнями и ловить рыбок. Царапины заныли от холодной воды. Ашраф приложил к ним листья лилий.

Когда он уже оделся и пошел вверх по тропинке, где-то рядом раздался выстрел. В лесу и в скалах отозвалось гулкое, протяжное эхо. Ашраф остановился и посмотрел в сторону выстрела, но ничего не увидел. Но тут из-за камня навстречу ему вышел человек. Ашраф вздрогнул и отскочил.

– Шамхал, ты?

– Ложись!

Шамхал схватил брата за плечи и спрятал его за камнем. Он был бледен, руки его дрожали.

– Что с тобой, это ты стрелял?

– Ты что, ничего не понимаешь?

Шамхал немного успокоился и даже скрутил папиросу. Ашраф рукой отогнал от себя едкий дым.

– Где ты бродишь?
– спросил Шамхал.

– В лесу.

– Чуть не разорвалось сердце.

– А что случилось?

– Я думал, стреляют в тебя.

– Кому я сделал плохое, чтобы в меня стрелять?

Шамхал бросил на брата косой взгляд, затем улыбнулся.

– Чем больше учишься, тем меньше ума.

– Что ты хочешь сказать?

– Ты же знаешь, что у нашего отца есть враги?

– Ну?

– Если знаешь, почему околачиваешься здесь? Видишь ли, качели привлекли его, девушки.

– А ты откуда знаешь?

– Я все видел. С самого утра слежу за тобой. Какое тебе дело до чужих девок? Разве не знаешь, из чьего они кочевья?

– Знаю.

– Если так, зачем идешь в эту сторону?

– Они из нашей деревни.

Шамхал зло плюнул, бросил окурок.

– Недотепа ты, вот и все.

Ашраф не смог больше терпеть. Высокомерие брата, обращающегося с ним, как с мальчишкой, задело его самолюбие.

– Если бы я был недотепой, то поднял бы руку на отца, оскорбил бы его, а потом ушел бы из дома.

– Что?

Шамхал зашипел, как змея. Он схватил за воротник Ашрафа и поднял его. Они встали лицом к лицу. Горячее дыхание Шамхала обожгло лицо Ашрафа, но Ашраф молчал и ждал, что еще скажет брат.

Шамхал неожиданно смягчился:

– Если еще раз скажешь такие слова, не посмотрю, что ты мой брат.

Он отпустил Ашрафа, взял винтовку, прислоненную к скале, потуже затянул пояс, отодвинул на бок кинжал и, не сказав больше ни слова, пошел по извилистой тропинке, ведущей к кочевью. Ашраф старался идти рядом с братом. У него много накипело па душе, что нужно было высказать брату. Он хотел, чтобы брат верпулся к отцу и чтобы все жили, как раньше, вместе, чтобы отец не был одиноким. Мать раскаивается, но не возвращается в дом только потому, что стесняется. Она ждет, чтобы Джахандар-ага сам пришел за ней и упросил вернуться. Салатын мечется между двух огней. Большая, крепкая семья разрушилась на глазах. Теперь было самое время для такого разговора, и коль разговор уж зашел, надо его довести до конца.

– Ты не сердись, Шамхал. Но разве можно оставлять отца одного?

– А разве можно приводить новую мать для такого верзилы, как я? Разве можно на глазах у новой жены унижать сына?

– Что думаешь делать дальше? Или раз и навсегда отказался от отца?

– Нет, он мой отец. Его честь - это моя честь. Если он ушибет ногу, у меня болит сердце. Ты слышишь? Когда бросают камень в его собаку, от гнева у меня сердце разрывается. Ты понимаешь?

Шамхал совсем расстроился и отвернулся в сторону: не хотел, чтобы брат видел слезы на его глазах. Да и Ашраф растрогался.

– Хорошо, что же нам делать?

– Что делать? Я хочу, чтобы ты стал мужчиной. Честь отца - наша честь, его враг - наш враг.

Некоторое время они молчали. Ашраф понял, на что намекает брат. Он прекрасно знал, что отец никогда не помирится с моллой Садыхом. Знал и о том, что родственникам не нравится частое появление Пакизе на его пути.

– Значит, ты не хочешь вернуться обратно?

– Зачем возвращаться мне, когда есть ты?

– Но ведь я же уеду учиться.

– Не уезжай.

– Это невозможно.

– Почему?
– Шамхал замедлил шаги. Испытующим взглядом посмотрел на брата, стараясь узнать, насколько серьезно тот говорит.
– Наши отцы и деды не учились. Разве они умерли с голода?

– Ты хочешь жить но дедовским правилам?

– А как ты думал? Или ты из своей школы привез нам порядки лучше старых?

– Горе как раз в том, что ты не знаешь, что делаешь. С одной стороны, защищаешь старые порядки, а с другой стороны, нарушаешь их.

– Кто это тебе сказал?

– Я говорю. Наш отец, по дедовским обычаям привел в дом вторую жену. Почему же ты не терпишь этого, а?

– Это другое дело. Ты все путаешь.

– Когда вопрос касается нас самих, ты говоришь, что это другое дело. А когда страдают другие, тебе все равно.

– Кто страдает из-за меня?

– Ты взял дочь Годжи, а с ним не хочешь мириться, старику тяжело. Черкеза ты сделал своим врагом. Гюльасер держишь дома, как заключенную. Разве они не люди? Разве они не хотят видеть друг друга? Разве это не горе? На сердце других ты ставишь крест-накрест клеймо, а когда тебя чуть тронут, вопишь. Разве это порядочно?