Были деревья, вещие братья

И она повернулась к батраку, прижала его к себе изо всех сил. Сено хрустело и шуршало, стог качался, того гляди развалится, так крепко обнимала Элл опечаленного батрака. И вдруг Яак заскулил:

— Что ж ты, окаянная, делаешь, чуть нос не откусила, ай-яй!

— Я же грею тебя! — смеялась девчонка.— Ну что, согрелся?

— Ты меня эдак совсем задушишь, — ворчал для вида парень, но его радостный голос говорил совсем о другом.

— А теперь давайте все спать,— по-хозяйски строго приказал Хинд.

ДУХ ПРОТИВОРЕЧИЯ

Черный человек на время оставил хозяина в покое. Да у Хинда и силенок бы не хватило сразу против двоих бороться, потому что стычки с батраком не прекращались ни на один день, словно дух противоречия из бога земли переселился в батрака. Тень рождает новую тень, злоба рождает злобу. Яаку беспрестанно хотелось спать, это было его средство против безнадежности, ведь жизнь не приносила ничего, кроме усталости. Даже весеннее наваждение постепенно перешло в сон, батрак словно хотел доказать своим видом, что последняя искра надежды гаснет в темной реке сна.

Хинду пришлось туго, трудно бороться мягкосердечному с сонным батраком.

«Прямо хоть дубийкой поднимай его с постели, иначе не справиться,— думал он порой.— По другому просто не справиться».

Но насилие было ему не по душе. Давно ли он сам был порот! Память о палке еще не остыла в крови.

Однажды утром, в самую горячую сенокосную пору, батрак снова заартачился, не выходил из амбара, сколько хозяин его ни звал. Хинд стоял под дверью, точно бедный грешник. Ему стало стыдно, что то и дело приходится стоять над душой, молод он еще, нет у него хозяйской хватки. Наконец скрепя сердце он подошел к двери и с размаху ударил в нее кулаком.

Никакого ответа. Внутри — ни звука, который бы говорил о присутствии живой души.

Хинд ударил еще раз.

— Я те пущу петуха, ежели не оставишь меня в покое! — послышался из амбара разъяренный голос батрака. И опять все смолкло.

Выглянуло солнце, под амбаром закудахтала курица. Прошло много времени, они давно уже должны были быть на мызе.

С выгона вернулась Элл, в руке деревянный подойник, пальцы ног запачканы коровьей жижей, глаза заспаны. Лучи солнца пламенели на ее щеке, сверкали на броши, пристегнутой к платью.

— Иди будить Яака! — приказал хозяин.

— Может, сперва поздороваешься? — засмеялась девушка, поставила подойник на траву и запрыгнула на примостки амбара.— Яак, у-у, вставай! Пора на сенокос, хозяин ждет!

Хинд вышел из себя.

— Солнце совсем высоко, встанешь ты или нет? — крикнул он и отчаянно забарабанил в дверь, и чем дольше он колотил, тем злее становился. Хотел даже дверь высадить, но внутри был тяжелый засов, против него у Хинда кишка тонка.

С испугу залаяла собака. Такого шума на хуторе она давно не слыхала. Это было почище охоты на зайцев, которую устраивали мызники.

Хозяин сделал передышку и прислушался. Тихо, как в могиле.

Дворняга поджала хвост, косо взглянула на амбар, подошла к забытому на дворе подойнику, понюхала, он ее заинтересовал гораздо больше, нежели брань хозяина с батраком. Но Хинд, экая досада, случайно бросил на нее взгляд и завопил:

— Цыц, пошла вон!

Псина вздрогнула.

В амбаре послышался какой-то стук.

Обнадеженный, Хинд приложил ухо к двери.

— Совсем загоняла его ночью, теперь спит как убитый! — сказал он Элл сурово.— Ты мне за это ответишь!

Работница прыснула.

Из-за дверей послышалось ворчание.

— Уж больно жидкая у тебя еда.

— Немедля вылазь оттуда, нам давно пора выходить! — приказал хозяин.

— Сил нет подняться.

— А ты попробуй! Нам пора уж на мызе быть!

— Правда, сил нету,— жаловался батрак.

— Живо вставай! — снова забарабанил в дверь Хинд.

Тем временем пес, воспользовавшись моментом, решительно сунул свой нос в подойник: была не была! Вышедшая из летней кухни Паабу прогнала собаку. Та убежала с белой пеной на носу в загон, откуда Мооритс выгонял стадо.

— Что это с Яаком случилось? — спросила ключница.

— А то случилось, что девка ему нужна! — ответил в сердцах хозяин.

Паабу залилась краской. Поднялась на примостки, где уже стояли Элл и Хинд, легонько постучала в дверь и, по своему обыкновению, тихо позвала:

— Яак, голубчик, не балуй, выходи, я тебе яичко дам…

— Правда дашь? — немного погодя спросил батрак с сомнением в голосе.

— Выходи, тогда увидишь.

— А ты не врешь?

Ключница засмеялась:

— Когда ж я тебя обманывала.

Яак подумал немного, потом в амбаре послышались шаркающие шаги и дверь отворилась.

— Смотри-ка, вышел,— завистливо произнесла Элл.

У Хинда кошки заскребли на душе: Паабу справилась с батраком, а он нет.

Нога Ааду Кригуля никак не заживала. Должно быть, то, что вышло из строя на мызном сенокосе, не желало поправляться к сеноуборке на собственном хуторе.

Как-то ближе к полудню, когда остальные работники были на покосе, Паабу решила заглянуть в Алатаре, узнать, как здоровье старика.

Ааду сидел на лавке и вырезал от нечего делать трубку из березовой свили, к нарыву была приложена пареная луковица, стопа обмотана тряпкой.

Ключница заметила, что ее приход был не по душе работнику, даже очень не по душе; Ааду воспринимал девушку как хозяйку.

— Может, нужно еще какое лекарство попробовать? Может, водички железной вскипятить? — спросила Паабу и подошла посмотреть ногу.

Старик взъерепенился.

— Не трожь! Сегодня только боль заговорили!

Девушка помолчала немного, потом спросила:

— И чего это вы на хозяина взъелись? Твой род спокон веку на Паленой Горе живет, мог бы хозяину помочь.

Ааду оскалил свои обломанные зубы, то ли от удивления, то ли от презрения, то ли от того и другого вместе.

— Чем же семью кормить станете, коли работать не будете? — добавила Паабу.

Старик угрюмо молчал.

Всю неделю шел дождь.

На меже с Мыраским хутором, возле куртины, остался несметанным стог. Сено стояло в копнах, сырая погода мешала доделать эту работу. Наконец установилось вёдро, ветер подул на северо-запад, в сторону Мыра.