Были два друга
Шрифт:
Николай догадывался, что на заводе назревают какие-то события, об этом не раз намекал Ломакин. Николай и сам не сидел сложа руки. Не раз он побывал в райкоме и горкоме партии, ездил в обком, а там лично секретарю по промышленности вручил докладную записку, в которой подробно изложил историю станка УТС-258, рассказал о своем станке. Заместителю министра Зимину он послал письмо, в котором обличал преступные махинации его сына. Об этом же он написал в Центральный Комитет партии.
Когда секретарь заводуправления подала Геннадию Трофимовичу телеграмму на правительственном бланке, он почувствовал в сердце неприятное томление. Торопливо распечатал телеграмму и прочел: «Прекратить подготовку
– Кажется, только сейчас начинается настоящая история с этими проклятыми станками, - проворчал Геннадий Трофимович, задумчиво глядя на бланк телеграммы. Встал, заложил за спину руки, прошелся па кабинету. «Это, конечно, приложил старания Горбачев. И на чертей я связался с этим станком! Ведь знал, что дрянь. Теперь все будете в стороне, а мне отдувайся за всех. Ох, нехорошо получилось, нехорошо»,- думал Геннадий Трофимович.
А тут еще увольнение Горбачева…
Геннадий Трофимович не предполагал, что увольнение Горбачева вызовет на заводе такую реакцию. Рабочие и почти весь инженерно-технический персонал были возмущены решением директора. На собрании сборочного цеха рабочие и инженеры выразили свое несогласие по поводу увольнения Горбачева. Кто мог знать, что этот человек пользуется на заводе таким авторитетом. И Геннадий Трофимович признался себе, что, увольняя Горбачева, допустил грубую ошибку.
Неудачи всегда идут одна за другой. Вслед за министерской телеграммой из Москвы приехал человек, которого интересовала история станка УТС-258. Он проверил всю документацию, в плановом отделе запросил справку о затратах на производство станка. На завод вдруг зачастил секретарь горкома Кузьмин. Потом последовало указание министерства: создать специальную комиссию по этому делу. В нее вошли: работник министерства, Кузьмин, Тараненко, Брусков, главный механик и Ломакин.
Все это страшно нервировало Пышкина. Случилось как раз то, чего он больше всего боялся. Теперь начнут копаться, выискивать промахи, склонять на каждом собрании. Но может кончиться и хуже, могут снять с работы. Он позвонил в главк Зимину.
– Послушай, дорогой Виктор Максимович, объясни хоть ты, что это за мышиная возня вокруг вашего станка? Насоздавали тут разных комиссий, не продохнешь.
– А ты пошли их ко всем чертям, - послышался в трубке уверенный голос.
– Это указание твоего папаши. Он прислал к нам своего человека. Теперь в это дело вмешались партийные органы…
– Говоришь, отец дал указание?
– голос Зимина младшего вдруг утратил уверенность, стал глуше, тревожнее.
– Это плохо. Все твой Горбачев пакостигг… Надо было его раньше прогнать с завода, а ты тянул, разводил либерализм. Я приму здесь все меры…
У Пышкина удивленно приподнялись брови, на лице застыла гримаса боли и обиды.
– Позволь, дорогой, при чем же тут я? Главк спустил нам заказ, требовал, нажимал… Алло?! Алло?! Вот черт!
В трубке голос погас.
– Сукин сын, напакостил, впутал меня в грязное дело, а теперь выкручивайся тут, - злился Пышкин.
Вызвал к себе секретаря заводоуправления и потребовал немедленно собрать всю документацию по станку. Просматривая бумаги, Пышкин постепенно начал успокаиваться. Все было в порядке: технический проект подписан всеми инстанциями, вот акты приемочной комиссии, вот письма главка, требовавшие принять все меры для быстрой подготовки модели к производству. Опасаться нечего. Виктор Максимович просто струсил, чувствуя за собой грешок. И чего ему-то бояться, если он всегда может спрятаться за надежную спину папаши.
И все- таки у Пышкина были сомнения. Бумаги - это формальная сторона дела, а факты - вещи упрямые, от них никуда не спрячешься.
Станок-то действительно дрянь. Надо было более настойчиво протестовать, доказывать. Прав был Тараненко. «Если вынесут на обсуждение партийного комитета, тут я могу выкрутиться, документы у меня в порядке,- думал Пышкин.
– Хуже, если это вынесут на бюро горкома партии. Там могут взгреть. Главное, но дошло бы дело до обкома. Пусть уж вызывают на объяснение в главк или министерство. Там можно рассчитывать на поддержку».
Последние дни Пышкин развил кипучую деятельность: как всегда, на заводе что-то не ладилось. Нередко он и ночи проводил на заводе, и жена Таисия Львовна даже по телефону не могла разыскать его. В шутку грозила, что, если он будет забывать ее, то она примет серьезные меры.
Пышкин никогда не посвящал молодую скучающую от безделья жену в свои производственные дела, к которым она, кстати сказать, не проявляла ни малейшего интереса. Поэтому жена не знала, что сейчас у него на заводе столько неприятностей. В такое тревожное время Геннадия Трофимовича особенно тянуло домой, в семью, милее и роднее становились жена, дети. Но у него было странное предубеждение: если он в такое напряженное время отлучится надолго с завода, обязательно что-то случится. Может где-то произойти авария, литейщики начнут давать брак. Сейчас дорог каждый час. Жена не знает, сколько трудов стоят ему премиальные, слава передового производства…
После дневной смены Геннадий Трофимович снова побывал в литейном и механическом цехах. Убедившись, что все в порядке, решил поехать домой пообедать. Он уже позвонил в гараж, чтобы ему подали машину, но вспомнил, что еще с утра собирался зайти к Ломакину. В рабочее время им не удавалось поговорить по душам. Пышкину казалось, что Ломакин последнее время избегает его. Это тоже настораживало.
Партком находился через несколько дверей от кабинета директора, и тем не менее Пышкин редко заглядывал туда. Обычно он приглашал к себе секретаря партийной организации. Может быть, поэтому Ломакин был несколько удивлен появлением в парткоме директора.
Пышкин начал издалека, осведомился о здоровье супруги секретаря, о детях. Поговорили о том, о сем. Ломакин догадывался, зачем пришел к нему директор, и сам завел об этом разговор.
– Да, Геннадий Трофимович, мы с тобой дали маху со станком УТС-258.
– Ломакин особенно оттенил «мы с тобой». Пышкину это понравилось.
– Почему мы маху дали? Нам этот заказ навязали, - сказал Пышкин.
– Надо было послушать разумные советы Тараненко.
– Но ведь он подписал технический проект.
– Под твоим нажимом, конечно. Пышкин сделал удивленное лицо.
– Получается, что я насильно заставил его подписывать проект. Странная постановка вопроса. Зачем же мы тогда держим конструкторское бюро?
– Директору положено отвечать за все производство в целом. В общем, здесь мы напортачили.
То, что секретарь парткома берет и на себя часть вины, радовало Пышкина. Значит, не будет слишком нажимать на «виновность» директора. Такой самоотверженности со стороны Ломакина он не ожидал. Надо внушить ему мысль, чтобы он не особенно сгущал краски перед членами комиссии.
– Ну что ж, кто не ошибается? Но я не думаю взваливать на себя чужую вину, - подчеркнул Пышкин.
– У тебя есть на кого взвалить вину, а вот мне за все отвечай, - промолвил Ломакин, поглаживая лысину.
– Главк навязал нам некачественную модель станка, директор принял его к производству, а секретарю парткома отвечай. Видите ли, у директора уйма оправдательных документов…
– Ты уже в панику бросаешься. А что, крепко нам всыплют за это?
– спросил Пышкин.
– По голове не погладят.