Было записано
Шрифт:
… Поощрения по службе за успешное взятие башни я не дождался. Наоборот, майор мне высказал претензию, что долго провозился. По возвращении в Константиновское устроил пирушку для офицеров, на которую меня не позвал. Не больно-то и хотелось.
Я сидел в своей каморке. Писал письмо Тамаре, тщательно подбирая слова, чтобы ее не травмировать. Мое будущее виделось мне в самом мрачном свете. Сегодня мне повезло. Нашел выход. Ни сам не пострадал, ни людей не потерял. Но вечно мне фортуна улыбаться не будет. Коль не вышло у майора сегодня, придумает что-нибудь завтра. На фронтире с этим несложно.
— Вашбродь! — кто-то тихо окликнул меня из-за тонкой плетеной стенки казармы.
— Кто здесь?
— Тише, Вашбродь! Это я, Артамошка. Казак калиновский. Я к вам давеча подходил…
— Что хотел?
— Сюдой выйти.
Я накинул шинель. Сунул на всякий пожарный в карман свой кольт, который мне давно подарила Тамара и прислала с верным человеком из Тифлиса, когда я оказался рядом с Моздоком.
На дворе было уже темно и промозгло после теплой казармы. Зябко поводя плечами, я спросил казака:
— Чего хотел?
— Тут вот какое дело, господин офицер. Горцы приехали. Не местные. Кажись, чеченцы.
— Набег?
— Никак нет. Хоть и сторожатся, прячутся в кустах, но кого-то ждут. Похоже, майора нашего. Он через ворота вышел и к ним пошел.
— Наверное, лазутчики.
— Может, оно и так. А может и не так.
— Отчего решил?
— Арбу грузят у порохового погреба.
Я замер. Неужели батальонный командир приторговывает порохом тайком? И с кем?! С теми, кто в наших стреляет?!
— Сможем незаметно подобраться?
— Чего ж не подобраться? Через вал махнем.
Укрепление Константиновское стояло на старой Военно-Грузинской дороге. После того, как проложили новый путь на Моздок, оказалось в стороне. Было основательно подзаброшено. Валы давно никто не поправлял. Местами вода промыла бруствер. Перебраться через него и через ров, превратившийся в канаву, незаметно от часовых оказалось нетрудно. Артамон провел меня тайной тропой к лощине, плохо укрытой от глаз чахлым кустарником на краю, на ближнем подступе к укреплению.
— Там они! — шепнул мне.
Я и сам догадался. В густой вечерней полумгле были смутно различимы чьи-то фигуры. Слышались негромкие голоса. Недовольно заржала лошадь.
За нашей спиной заскрипели арбяные оси. Мы поспешили убраться в сторону. Проехала чем-то груженая арба.
— Артамошка! Можешь быстро сзади подкрасться и кинжалом любой мешок кольнуть?
— На кой?
— А вдруг там не порох, а зерно или мука?
Казак понятливо кивнул. Сорвался с места. Вскоре тихонько крякнул уткой, подзывая меня.
Я подбежал.
— Ну что? — спросил нетерпеливо.
— Сами гляньте! — протянул мне черную щепотку.
Порох! Без всяких сомнений!
«Ну, майор! Ну, сука! Сейчас я тебе устрою!»
— Порох так и сыплется из мешка или ты чем дырку закрыл?
— Чем бы я ее закрыл? — обиженно засопел Артамошка. — Может, стрельните да спугнете гадов?
— Мы, казаче, сделаем лучше!
Я, присев на колено, выковырял из задней части каморы два капсюля. Положил их на дорожку из просыпавшегося пороха.
И с размаху грохнул по ним рукоятью револьвера.Казак ахнул. Бросился на землю, прикрывая голову руками. Я все в той же позе с интересом смотрел, как убегает с легким потрескиванием веселый огонек, вздымая в воздух дымок.
Жахнуло не по-детски! Все окрестности озарила вспышка яркого пламени. В разные стороны полетели клочья, обрывки, куски человеческих тел, фрагменты оружия, сучья и древесная труха. Словно я оказался снова у Михайловского укрепления. Арбу испепелило. Все, кто стоял рядом, погибли в одно мгновение. А через еще одно, из багровых языков, вылетела лошадиная голова и точно, как по заказу, снесла меня с ног.
Глава 25
Коста. Моздок-Екатеринодар, весна 1843 года.
Ушиблен лошадиной головой до сотрясения мозга. Не конского, а моего. Диагноз — врагу не пожелаешь. Сказать кому, помрет от смеха. Во всяком случае, лекари в Моздокском госпитале еле пережили это известие. На меня ходили смотреть, как на диковинку. Оценив мою забинтованную голову, хохотали, не таясь. Еще и знакомых из города приводили. Такая себе экскурсия!
Другая категория посетителей — кордонное и линейное армейское начальство. Этим было не до смеха. Кинулось ко мне с уговорами не раздувать историю с продажей пороха горцам. Обещало звезды с неба и азовскую тараньку. Все они одним миром мазаны, эти отцы-командиры. Веры вам — ни на грош!
Заявился и мой главный начальник. Блестящий золотым аксельбантом барон Вревский. Оценил мой вид, поморщился от шрама на лице. Ни слова не сказав, удалился. Хотя, думаю, его так и подмывало обозвать меня отрядным бедствием и истребителем батальонного начальства. Наверное, пошел придумывать, как бы половчее упечь меня снова в солдаты или спровадить на небеса раба Божьего Константина. Не фиг путаться под ногами, бывший разведчик! И без вас забот — полон рот!
Не угадал. Вревский вдруг передумал. Развернулся и снова подошел. Склонился надо мной и тихо произнес:
— Ваша программа, Константин, принята в Петербурге. Да-да, не думайте, что вас не услышали тогда, на совещании в Владикавказе. Принято решение прекратить активные действия и дополнить военные мероприятия политическими мерами[1]. У вас есть что дополнить?
— Припекло? — прохрипел я. — Не знаете, что дальше?
Вревский закатил глаза.
Мне его ужимки были до одного места. Устал. Озверел. Не верю. Не хочу.
— Офицерский чин и отставка. Без этого разговора не будет!
— Намек! Хоть что-то мне дайте!
Я завис в паузе. Голова начала болеть все сильнее. Черт с ним! Будь, что будет!
— Нельзя ходить на Дарго! Нельзя! Запомните и передайте: нельзя!
— Почему?
— А в чем смысл?
— Это же столица гор!
— Вы там были?! Столица, скажете тоже… Деревушка в котловине. Расспросите князя Илью Дмитриевича Орбелиани. Подполковника Снаскарева. И еще 20 человек, которых я оттуда вытащил. Это ловушка! Приманка! Залезть легко — выбраться трудно[2].
— Я не понимаю…
— Ступайте! Я устал. Все разговоры потом. Все подсказки — потом. Сперва эполеты…