Было записано

— Меня раздели догола и бросили лежать под дождем два часа, предварительно «погладив» палками, — рассказал мне один из беглецов по имени Иван. Тот самый лекарь, который выхаживал со Спенсером страдавших от поноса.

— Где князь Орбелиани?

— Он ушел с нашей группой. Когда на нас напали и окружили со всех сторон, он соскочил в кручу и исчез в тумане.

— Дай Бог ему уйти от погони!

— Что с нами теперь будет?! С нами обращались как с собаками. А теперь… Наверняка, скажут: «Вы жаловались на жестокое обращение совсем несправедливо, потому что у вас достало сил бежать. На будущее время станем вас содержать так, чтобы вы были ни живы, ни мертвы».

Иван оказался прав. Пленников подняли в саклю. И приковали цепями к столбам так, что они не могли пошевелиться. Меня потащили к имаму.

Прием у Шамиля разительно отличался от первого. Меня бросили на пол перед наибами. Охранник придавил меня к ковру сапогом.

— Ты нарушил правила гостя, — услышал я несправедливые слова.

— Это не я, а вы нарушаете данное слово. Роль переговорщика священна! Я полностью в вашей власти. Делайте со мной, что сочтете нужным. Можете убить. Я не боюсь смерти. Столько раз я смотрел ей в глаза…

— Смелый, да? Где инглез-хакким? — вмешался в допрос Шамиль.

— Спенсер? А он тут причем?!

— Он исчез вместе с урусами. А накануне провел с тобой ночь.

— Откуда мне знать?! Я вернулся в кунацкую после разговора с вами. Никуда не выходил. Как я мог помочь в побеге хоть кому-то?

— Разберемся, — хмуро бросил Шамиль. — Обратно его, в яму. Пусть сидит, пока остальных не поймаем.

Яма мне не досталась. Приковали цепью к столбу, как и остальных. Через несколько часов стояния в таком положении, начали болеть ноги. Ладно у меня. Представляю, каковы было остальным с их избитыми в кровь, босыми, распухшими ступнями!

Чтобы отвлечься самому и отвлечь соседей, разговорился с подпоручиком Анановым. Поведал ему о своей миссии. Бедный обер-офицер заплакал:

— К чему была эта бесплодная злополучная попытка?!

— Не отчаивайтесь! Еще не все потеряно!

Я постарался, чтобы мой ответ звучал как можно убедительнее. Но с цепями вокруг тела? Не имея возможности пошевелиться?

— Расскажите что-нибудь особо яркое из вашего заключения, — попросил студента Ивана.

— Самое яркое? Был один эпизод. Правда, не в зиндане, а до того, как мы попали в Дарго. Как вы знаете, нас предательски захватили в Кази-Кумухе. Повели через горы. Начальником нашего конвоя был некто Магома. Его раньше считали нашим лучшим лазутчиком. Он жестоким обращением с нами будто пытался доказать мюридам свою преданность. Но история не о нем. Когда только нас схватили, какому-то мюриду понравилась лошадь подполковника Снаскарева, и он, пользуясь правом победителя, хотел ее отнять у денщика, но начальник нашего конвоя, Юнус, один из соратников Шамиля, увидев это самоуправство, кинулся на него с обнаженной шашкой. Мюрид выхватил винтовку, прицелился и хотел выстрелить, но не успел: другие мюриды мгновенно опрокинули его на землю и изрубили в куски.

— Народ тут суровый, нечего сказать.

— О, вы не видели их фанатизма, — вмешался Ананов. — В начале месяца Шамиль устроил форменное представление. Он заявил, что ночью 8 октября раздастся глас Божий с небес с призывом праведных на вечный райский пир. Грешники же ничего не услышат и останутся на земле. Всем раздали текст молитвы, которую следовало повторять в течении всей ночи. Не только Дарго, но и окрестные поля, лесные трущобы и горы заполнились воплями, криками и взвизгиваниями, детскими, женскими и мужскими голосами. Шабаш ведьм! На рассвете все утихло. Навели справки. Оказалось, что никто не взят на небо — все кандидаты, даже и сам Шамиль, были налицо.

— Наверное, многие вздохнули с облегчением, — не удержался я от сарказма.

Все засмеялись. Удивительные порой реакции выдает человеческая психика. В нашем положении всем было не до смеха. И, тем не менее, мы хохотали.

… Прошла ночь, утро, день. В нашем положении ничего не менялось. Все изнемогали от неподвижности. Желание шутить напрочь пропало. Ожидание неизвестно чего изматывало не менее физических страданий.

Наконец, дверь в саклю распахнулась. В наше узилище втолкнули живого и невредимого князя Илико Орбелиани. Теперь все бежавшие были в сборе, кроме подполковника Снаскарева, его двух денщиков и одного линейного казака. Похоже, этой четверке удалось улизнуть.

Мюриды освободили нас от цепей и столкнули в яму. Набились тесно. Но никто не жаловался. Накинулись с расспросами на князя. Прежде чем отвечать, он не удержался от вопроса в мой адрес:

— Коста! Что ты здесь делаешь?!

В этом ободранном изможденном молодом человеке трудно было узнать холеного танцора-балагура, любимца всех женщин Тифлиса и завсегдатая хмельных пирушек. Но держался он мужественно, несмотря на отчаянное положение. Настоящий воин.

— Приехал вас выкупать. Вернее, договариваться об условиях. А тут этот ваш побег.

— Надежда не умерла! Когда меня поймали и доставили в Дарго, я застал приезд Джамалэддина. О, это удивительный человек! Он потребовал, чтобы меня к нему привели, и сказал: «Ничего не бойся. Волосу не дам с твоей головы упасть». А потом накинулся на Шамиля с упреками. «Какой же ты последователь тариката, если мучаешь людей?» Потом ругал имама за грабежи в Кази-Кумухе. Заявил, что потребует от всех мюридов, окружающих Шамиля, поклясться, что больше не будут предаваться разбою.

— И что наш пленитель? Как он ответил?

— Склонил голову перед почтенным старцем как примерный ученик. Очень его уважает. Даже старшего сына назвал в его честь.

По яме понеслось:

— Удивительно!

— Как такое возможно?!

— Неужели мы спасены?!

— Не спешите радоваться. Старец уедет, и все вернется на круги своя.

Люк распахнулся. Мюриды стали бросать вниз хлеб и бурдюки с водой. Люди ловили, но, сохраняя достоинство, делились едой и питьем с соседями. Иван промыл раны на голове доставленного в первый день казака.

— Эй, Зелим-бей! Вылезай! — окликнули сверху из открытого люка.

— Куда меня? — спросил, когда выбрался из ямы.

— К Учителю!

Мне дали возможность умыться и почистить платье. Отвели к жилищу Шамиля, в тот самый зал с коврами, где шли переговоры и допрос. Меня ждали. На коврах сидели Шамиль и худой старик в простой одежде. Его папаха была перевязана широкой зеленой лентой. Мудрые глаза лучились добром. Худые пальцы перебирали четки.

— Садись, Зелим-бей, отдохни, — ласково пригласил меня шейх накшбандийского тариката и факихам[1]. — Считаю, с тобой поступили крайне несправедливо и подло. Не держи зла на моего ученика. Ему порой приходится поступать не по правилам, а как должно правителю.

Я уселся. Шамиль почтительно молчал.

— Зла нет. Я все понимаю.

— Вижу, ты искренен. Это хорошо. И дело, с которым ты прибыл к нам, богоугодно. Я сам желаю хлопотать об освобождении пленных и надеюсь с Божьей помощью преуспеть в этом. Все твои условия имам принимает с благодарностью[2].

Шамиль снова промолчал. Лишь склонил голову в знак согласия.

— Отрадно это слышать. Когда и как состоится обмен?

Имам кликнул одного из наибов, скромно ожидавших конца аудиенции у дверей.