Быть Иосифом Бродским. Апофеоз одиночества
Шрифт:
И тогда вы, перейдя вдруг на шепот, сказали мне, что коли так, то я долго не выдержу и скоро отсюда уеду.
Сказали – и сами же испугались. Словно бы и не вы сказали, а кто-то через вас, а вы подслушали. И я испугался, потому что это прозвучало с непреложностью уголовной улики и с неумолимостью древнего оракула.
И долго во мне не умолкало – не давало ни спать, ни думать, ни работать…
Я до сих пор еще здесь – я пишу эти строки летом 1975 года, в Советском Союзе, в деревне Подмогилье Островского района Псковской области.
Я – это Владимир Исаакович Соловьев, 1942 года рождения, еврей, член Союза писателей и Всероссийского театрального общества, женат, имею одного ребенка – Жеку, которого очень люблю.
Глава 29.
Все злые случаи на мя вооружились!..
Иногда нужно иметь противу себя озлобленных.
Иного выгоднее иметь в числе врагов, чем друзей.
Все казалось мне, что в Петербурге я, наконец, погибну.
Всюду ему было тесно, и, обладая безграничной личной свободой, он все же чувствовал себя угнетенным. Мир казался ему тюрьмой…
Побег мой произвел в семье моей тревогу…
…есть случаи (довольно редкие, правда), когда неподвижная жизнь задерживает ход дней, и перемена мест становится лучшим средством, чтобы наверстать время.
Гнусный омут, в котором он завяз сам своей волей, слишком тяготил его, и он, как и очень многие в таких случаях, всего более верил в перемену места: только бы не эти люди, только бы не эти обстоятельства, только бы улететь из этого проклятого места и – все возродится, пойдет по-новому!
Вот во что он верил и по чем томился.
Перемена места – значит перемена всего!
И я благодарю свое рождение за то, что я лишь случайный гость Замоскворечья и в нем не проведу лучших лет. Нигде и никогда я не чувствовал с такой силой арбузную пустоту России…
Человек течет, и в нем есть все возможности…
Мы вступаем в различные возрасты нашей жизни точно новорожденные, не имея за плечами никакого опыта, сколько бы нам ни было лет.
Non sum qualis eram.
А когда с течением времени ты начнешь замечать, что имя твое начинает обращаться среди людей, не придавай этому большего значения, нежели всему, что исходит из уст их. Скажи себе: оно стало непригодным, и сбрось его. Прими другое, все равно какое, лишь бы Господь в нощи мог позвать тебя. И скрой его от всех.
Мир меня ловил и не поймал.
Мир существует, чтобы войти в книгу.
Глава 30. УТЕШЕНИЕ В СЛЕЗАХ
Глава последняя, прощальная, прощающая и жалостливая
4
Смиренно сознаюсь, что шесть строчек отточий – не композиционное подражание «пропущенным строфам» Байрона, Пушкина и Ахматовой, но сугубо личное мероприятие, вынужденное эпиграфическим жанром романа. Сюжет, вытекающий из 22 эпиграфов, столь очевиден, что было бы сущим безумием и непомерным расточительством присовокуплять к ним авторские разъяснения. А может быть, вообще стоило ограничиться цитатами и романа не затевать?
Я воображаю, что я скоро умру: мне иногда кажется, что все вокруг меня со мною прощается.
Вникнем во все это хорошенько, и вместо негодования сердце наше исполнится искренним состраданием.
– …я не судья тебе встал говорить, а сам как последний из подсудимых.
Господи! Не сделай меня похожим на Парнока! Дай мне силы отличить себя от него.