Быть Иосифом Бродским. Апофеоз одиночества

Я и в самом деле смотрел в тот свой последний наезд в Комарово на своих приятелей прощально, отрешенно, как будто кого-то из нас уже нет в этой жизни, он гость случайный, посторонний и незримый.

«Время проходит? Время стоит. Проходите вы!»

Саша рассказывал об Осе – беззащитном, тоскующем по родине и никому не нужном в Америке. При этом он ссылался на какое-то письмо оттуда, которое безусловно подтверждало Сашину здешнюю правоту.

Мне было его глубоко и бесконечно жаль: не Осю, а Сашу.

Я написал роман о том, как из тихого еврейского мальчика сделали советского поэта.

Я мог бы написать роман о том, как искалечили и изуродовали тихого еврейского мальчика, как он, проснувшись однажды утром и заглянув в зеркало, не узнал самого себя и заплакал.

Второй вариант был бы куда занятнее, но, увы, второго варианта не было, а был первый.

Мы вышли из прокуренной комнаты на таинственно мерцающую комаровскую дорогу и в староновогоднюю ночь соорудили под зимними звездами снежную бабу и стали играть в снежки, и Саша все норовил в меня попасть.

Мне и в самом деле краем сердца жалко Сашу, но только краем сердца.

Мне жалко моего героя – Сашу, но не его прототипа, который облучился советской славой и стал литературным импотентом.

Как не жалко самого себя, потому что я – тоже прототип Саши…

А жалеть самого себя – это никогда с собою не расстаться, быть своим собственным рабом: отныне и во веки веков!

Я пытаюсь убежать сходства со своим героем – какая там жалость!

Пусть пожалеют читатели – этого права я у них не отнимаю.

А Саша себя жалеть не дает: иногда он мне и в самом деле кажется более несчастным, чем виновным, но только его пожалеешь, как узнаешь об очередном его подвиге на ниве отечественной словесности.

О, это суконно-полицейское небо с погонами КГБ на дисциплинированных облаках! О, этот город-цитата, чудовищная помесь классического русского стиха с казенным стилем доносов!

А его табакерочные пригороды!..

Мы играли в снежки в Комарово, была ночь, и было не весело, а тревожно.

А потом появилась вдали фантастическая эта женщина в черном плаще, обвитая шарфом, и мы замерли, пораженные, и следили за ней, не отрываясь, пока она не свернула в боковую аллею.

И один из нас побежал за ней и больше не вернулся.

В сторону Иосифа. Постскриптумы к «Трем евреям»

Александр Кушнер & Иосиф Бродский

Посвящается Владимиру Соловьеву и Елене Клепиковой

Из многих стихотворений, не просто посвященных Владимиру Соловьеву и Елене Клепиковой, но тех, где они главные фигуранты, здесь напечатаны только три – и то исключительно в реставрационных целях: воспроизвести, пусть и в ироническом ключе, те отношения, которые нас тогда связывали, и атмосферу, в которой мы жили. Пояснения см. выше – в главе «Три поэта».

Александр Кушнер. К портрету В. И. С

Кто хуже всех? Позор природы?Насмешка неба над землей?Кто возмущает все народыСвоею правою рукой? [5] Кто волк, а кажется: ягненок?Кто любит финок, как ребенок?Кто, не стесняясь ни хрена,Содрал прическу с Бенуа?Кто надоел жене Елене,Внушает жалость сыну Жене,Не ставит мать свою ни в грош?Кто на Монтеня не похож?Кого безумная столица своим пророком нарекла?Кто Наровчатовым гордится?Плюет на честь из-за угла?Кто Вознесенского гонитель?Кто демон? Кто душемутитель?Кто о великом ЕвтушенкеНам слово новое сказал?С его стихов сухие пенкиКто (неразборчивый) слизал?Кому должно быть очень стыдно?«Кто, кто так держит мир в узде?»Кому лихую рифму видноИ в этой строчке, и везде? [6] Кто носит сызмала в карманеОдин сомнительный предмет?Кто забывает Кушнер Тане(Моей жене) послать привет?Кто перед всем крещеным миром,Попав в писательский союз,Публично назван дебоширом?Кто демократку, как картуз,Нахально носит на макушке?Кто в диссертации своейНам доказать хотел, что Пушкин —Шеллингианец? Кто злодей?Кого ночами совесть мучит?Кто, аки тать, во тьме ночнойПо дому ходит и канючитИ просит Бога: боже мой!Кто оскопил кота Вильяма?(Чем не шекспировская драма!)Кто написать про АксельродаНе соберется потому,Что для российского народаЕврейский гений ни к чему?……………………………….. [7] Спроси у сирот и у вдов —

5

Намек на художественное творчество В. И. С.

6

Похабщина.

7

Сборно-раздвижная конструкция позволяет продолжить перечисление фактов по мере накопления.

И вопль раздастся: Соловьев!

Иосиф Бродский. Лене Клепиковой и Вове Соловьеву

I.Позвольте, Клепикова Лена,Пред Вами преклонить колена.Позвольте преклонить их сноваПред Вами, Соловьев и Вова.Моя хмельная головавам хочет ртом сказать слова.II.Февраль довольно скверный месяц.Жестокость у него в лице.Но тем приятнее заметить: вы родились в его конце.За это на февраль мы, в общем,глядим с приятностью, не ропщем.III.На свет явившись с интервалом в пять дней,Венеру веселя, тот интервал под покрываломвы сократили до нуля.Покуда дети о глаголе,вы думали о браке в школе.IV.Куда те дни девались ныненикто не ведает – тире —у вас самих их нет в помине и у друзей в календаре.Все, что для Лены и Володиприятно – не вредит природе.V.Они, конечно, нас моложеи даже, может быть, глупей.А вообще они похожина двух смышленых голубей,что Ястреба позвали в гости,и Ястреб позабыл о злости.VI.К телам жестокое и душам,но благосклонное к словам,да будет Время главным кушем,достанется который вам.И пусть текут Господни летапод наше «многая вам лета!!!»

Александр Кушнер. Послание в Лиепаю. Друзьям Володе и Лене от Саши и Тани

Зачем из всех земных пустыньРайон был выбран Лиепайский?В названьи хутора Кун-диньМне звук мерещится китайский.И очень грустно оттого,Что к вам, поклонникам Эллады,Приходят письма на п/оПод жалкой вывеской «Бернаты».Среди латвийского жильяЛелея вредные привычки,Мои бернатые друзья,Друг к другу льнете вы, птички.Из-под сознания глубинПока дрожит под лапкой ветка,Одной из птичек снится финн,Другой из птичек снится шведка.А речь латышская вокругЗвучит, меж тем как на свободе.Теперь один наш общий другЖивет и платит дань природе.Он англичанке ручку жмет,Он мексиканочку голубит,Захочет – девочку возьмет,Захочет – мальчика полюбит.Но мне, проведшему в КрымуДней двадцать рядом с Евтушенкой,Мне нынче бабы ни к чему:Я им даю под зад коленкой.Вниманьем гения согрет,Его в натуре наблюдая,Я понял: правды в мире нет!Но есть покой и Лиепая,Где Лена с Вовиком живут,Едят капусту, как Гораций,Не пашут, гордые, не жнут:Какой соблазн для малых наций!Ловите бабочек в тишиИ прячьте голову, как цапля,Пока вас терпят латыши,Пока молчат топор и грабля.Но знайте: судный день грядет,Латыш-хозяин глянет хмуро,Без вас Аврора отомрет,Без вас падет аспирантура [8] .Эх вы, учились бы у нас:У Тани, у меня, у Жени!Мы любим Русь, мы любим квас,Мы поваляться любим в сене.В какое лето мы живем!Каким событиям внимаем!Фиделю Кастру руку жмем,В гостях сирийцев принимаем!И сами ездим в Люксембург!Коммюнике – какое слово!……………………… хирург………………………. корова. [9] Как хорошо в краю родном,Где вьется речка луговаяУ нас почти что под окном,Пахабной рифмы избегая.Забыты Рим и МонпарнасИ пирожковая на Невском.И Соловьев нам не указ,Мы правду чуем в Палиевском.

8

Вариант: литература.

9

Эти пропуски – какая пища для ума будущего исследователя!

14. VII.72.

Анна, Иосиф & сэр Исайя Гипотетическое исследование

Не сотвори себе кумира

Не помню точно, когда именно, да это и не важно в контексте этой истории, я впервые увидел Ахматову. Думаю, где-то в начале августа 1961 года. Случилось это на ее литфондовской даче в Комарово, куда меня затащила моя сокурсница по теоретическому факультету Академии художеств. Мне было 19, Ахматовой – за 70. Моя сокурсница была тезкой Ахматовой и внешне немного похожа на нее в молодости, особенно челкой, хотя и не была ей кровной родней: внучка Николая Николаевича Пунина, последнего мужа Ахматовой. Жили они вместе, и Аня даже сопровождала Ахматову в Оксфорд, где та получила почетную степень – как она считала, с отмашки сэра Исайи, то ли ее друга, то ли любовника, скорее всего друга-любовника, а по словам Анны Андреевны, «гостя из будущего». Дома мою институтскую подружку звали Младшая Акума, чтобы не путать с «Акумой» Ахматовой.

Помню, как на лекции по истории КПСС Аня ударилась в слезы и выбежала из аудитории, когда речь зашла о ждановском постановлении ЦК против Зощенко и Ахматовой, которую ленинградский партийный босс обозвал «полумонашенкой-полублудницей», перевранный образ критика-формалиста Эйхенбаума. Слегка помешкав, я вышел вслед за Аней – не из идейной солидарности, а скорее, чтоб утешить Аню, пусть мой уход сочли демонстративным, типа демарша, и сделали дисциплинарный втык. Хотя, конечно, и из любви к Серебряному веку, к которому какое-то хронологически далекое отношение имела Младшая Акума, пусть не родная внучка Ахматовой, но выросла в присутствии Ахматовой, в тесном с ней общежитии, в ежедневном общении – вот откуда утонченность и манерность моей однокашницы. Ахматова даже посвятила ей стихотворение.

Так я попал в «будку» Ахматовой в Комарово, где старая поэтесса царственно восседала за письменным столом, сдирая марки с иностранных конвертов – кажется, для малолетней дочки то ли внучки какой-то своей приятельницы. Атмосфера в доме мне не понравилась – и барский, капризный, жеманный тон хозяйки, и униженная, как мне показалось, старательность Ани, хоть та и была со своей неродной бабкой на «ты». Даром что ли близкие – от родного сына до неродной внучки, вплоть до ее верного «босуэлла» Лидии Чуковской, да и многие из «ахматовки», как смешно прозвал Пастернак ее камарилью, воспринимали Ахматову «монстром» и «чудовищем»? А Лева Гумилев, задолго до разрыва с ней, в детстве говорил: «Мама, не королевствуй!» Я был удостоен разговора с Ахматовой, который больше походил на перформанс, а я в качестве единственного зрителя, а потому, преодолевая робость, стал слегка подхамливать.