Быть Иосифом Бродским. Апофеоз одиночества

Неважно также отсутствие взаимной поэтической приязни у Ахматовой и Бродского. Это была улица с односторонним движением. Ахматова рано признала Бродского и даже назвала его гением, прочитав «Большую элегию Джону Донну», которую ИБ написал, не зная еще ни одного стихотворения английского барочного поэта-проповедника – разве что строчки, взятые Хемингуэем эпиграфом к роману «По ком звонит колокол». Но это как раз говорит в пользу Бродского: он все схватывал влет, с полуслова, а иногда и без слов – sapienti sat.

Бродский, напротив, был к поэзии и поэтике АА отменно равнодушен. У него были другие кумиры: Державин, Баратынский, Пастернак, Маяковский, Мандельштам, Слуцкий. Из женщин – Цветаева, антипод Ахматовой во всех отношениях, лень перечислять. «Вы не должны любить мои стихи», – сказала ему АА. Он и не любил их, хотя в ответ стал выкручиваться. Бродский здесь не одинок – никто из больших русских поэтов, чьи стихи АА любила, не любил ее стихи. Гумилев, ее муж и глава акмеистов, отговаривал ее от стихосложения, полагая, видимо, что на семью достаточно одного поэта: «Ты бы что ли танцевала, ты такая гибкая». Хвала Пастернака ее «муравьиному шоссе» вызвала ироническое предположение АА, что «Боря впервые прочел мои стихи». Цветаева, та и вовсе была равнодушна к стихам Ахматовой. Обожаемый ею Мандельштам печатно обозвал ее «столпницей на паркете».

А теперь вот и его тезка – «младший Ося», который воспринимал АА скорее, как последний сколок Серебряного века и нравственный авторитет, чем как индивидуального поэта. «Что-то в отношении ко мне другого Иосифа напоминает мне Мандельштама», – записывает АА в дневнике.

Впрочем, и остальные ахматовские сироты любили ее не за стихи.

То есть «мы ее любим не за это», по гендерному перевертышу армянского анекдота. Или, переводя из низшего в высший регистр: порвалась цепь времен, и АА была для Бродского со товарищи недостающим звеном между распавшимися временами: историческими, человеческими, литературными, поэтическими. Это единственное, что может оправдать пафосное, высокопарное и даже выспренное «великая душа», отнесенное Бродским к Ахматовой. Отдадим должное АА: в своей любви к поэзии она была поверх личных обид, которые могли у нее возникнуть к нелюбившим ее, как поэта, и любимым ею поэтам.

Чему еще научился ИБ у АА, так это ее modus vivendi, имперскому и императивному стилю, культу собственной личности, перформансу вдобавок, а иногда взамен стихов, жизнетворчеству, стратагеме успеха, самопиару и самомифологизации, но, само собой, куда с б'oльшим размахом и куда в более крупном, мировом масштабе. Даже в безапелляционных эпатажных оценках Бродского легко просматриваются уроки Ахматовой, ее нахрапистая школа. Ср. к примеру его ревизионистское заявление, что 18 уцелевших колонн на мысе Сунион многажды прекраснее Парфенона с аналогичным у Ахматовой: «Коломенское прекраснее Notre Dame de Paris» – калька, разве нет?

Знаменитые слова Ахматовой в связи с арестом – судом – ссылкой Бродского: «Какую биографию делают нашему рыжему! Как будто он кого-то нарочно нанял» – были сказаны ею с очевидным оттенком зависти и ревности. Хотя также очевидно, что Бродский хоть и превзошел Ахматову в имиджмейкинге, зато ахматовского железа ему не хватало и не хватило: «Мы железные. Те, которые не железные, давно погибли», – постулировала прошлое в будущее Ахматова. Гибель Бродского нельзя списать на один только обнаруженный еще в юности врожденный порок сердца («порожек», его словами) да еще на неудачный bypass уже здесь в Америке. Он все принимал близко к сердцу и за все расплачивался – и расплатился: от трагической любви до многолетней, тягостной, на измор, борьбы за Нобеля.

Меня, однако, интересует сейчас иностранец в своем отечестве, связующий двух этих поэтов, хотя они и так были человечески связаны и близки, несмотря на полувековую между ними разницу, и в посредниках не нуждались – Исайя Берлин, друг Ахматовой и Бродского, хоть и в разные времена. Вот что он писал о Бродском: «Как могли его понять те, кто не читал его по-русски, по его английским стихотворениям? Совершенно непонятно. Потому что не чувствуется, что они написаны великим поэтом. А по-русски… С самого начала, как только это начинается, вы в присутствии гения. А это уникальное чувство – быть в присутствии гения… Поэт может писать только на своем языке, языке своего детства. Ни один поэт не создавал ничего достойного на чужом языке… Поэт говорит только на родном языке».

Лиса или ёж?

Что же до Анны и Исайи, то спустя 20 лет после ночной встречи, за год до смерти АА, они вновь свиделись в Оксфорде, где Ахматова получила диплом почетного доктора. Судя по воспоминаниям сэра Исайи, он смущенно выслушивал ее эгоцентричную и гиперболизированную трактовку их ночного свидания:

«Она добавила, что мы – то есть она и я – неумышленно, простым фактом нашей встречи, начали холодную войну и тем самым изменили историю человечества. Она придавала этим словам самый буквальный смысл и была совершенно в этом убеждена и рассматривала себя и меня как персонажей мировой истории, выбранных роком, чтобы начать космический конфликт. Я не смел возразить ей, сказать, что она преувеличивает воздействие нашей встречи на судьбы мира, потому что она восприняла бы это как оскорбление ее собственного трагического образа Кассандры – и стоящего за ним исторически-метафизического видения, которое так сильно питало ее поэзию. Она думала, что Сталин дал приказ, чтобы ее медленно отравили, но потом отменил его».

Именно от Ахматовой сэр Исайя узнал апокриф о бешеной реакции Сталина на их неформальное рандеву: «Наша монахиня принимает иностранных шпионов…» – и дальше разразился такой бранью, мат-перемат, которую АА не решилась повторить. Исайя Берлин тут же оговаривается, что никогда не служил в разведке, и слова Сталина объясняются его патологической манией преследования. А если даже и был британским шпионом, разве он признался бы в этом?

Вот этот вопрос – был ли Исайя Берлин шпионом – кажется мне куда более важным, чем вопрос о его физической близости с АА, которая если и случилась, то по инициативе АА. Майкл Игнатьефф, британский писатель русского происхождения, в своей новой биографии Исайи Берлина говорит о его связях с Интеллидженс сервис глухо, невнятно, не ставя точку над «I». Вскорости, однако, у нас здесь вышла книга Питера Финна и Петры Куве «Th e Zhivago Aff air: The Kremlin, the CIA, and the Battle over a Forbidden Book». Еще до ее выхода издательство прислало galley-proof, по которой я ее рецензировал для нью-йоркских СМИ. Чрезвычайно интересная по информативности книга – секретные меморандумы ЦРУ о распространении запрещенного «Доктора Живаго». Она стоит отдельного разговора, а пока что о роли Исайи Берлина в контрабандной переправке рукописи романа за кордон.

На основании частично рассекреченных документов ЦРУ там говорится, что некий непоименованный сотрудник британской разведки сделал микрофильм с романом Пастернака. Далее упомянуты поименно несколько человек, которые могли передать рукопись за границу.

Среди них – Исайя Берлин, который приехал на дачу Пастернака в Переделкине и забрал у него рукопись романа. С Ахматовой он, возможно-вероятно, был в близких отношениях, зато с Пастернаком тесно дружил. Были ли непоименованный британский агент и названный по имени Исайя Берлин одним и тем же лицом, сказать с уверенностью невозможно, но похоже. Слишком много совпадений, чтобы свести их к случайности. Кстати, за какие заслуги перед Британией он был возведен в рыцарское звание в таком сравнительно молодом для этого звания возрасте, вызвав приступ зависти у своего друга великого поэта Одена, который так и не удостоился этой чести? А Элиоту – из-за того, что тот, в отличие от Одена, получил Нобельку. К слову, оба были эмигрантами: Оден – с британских островов в Америку, а Элиот – в обратном направлении. Так за какие заслуги эмигрант Исайя Берлин стал британским рыцарем?

За свои очевидные литературные достижения или за свои тайные услуги стране, натурализованным гражданином которой он являлся?

Врать не буду – не знаю.

Среди многих идей Исайи Берлина есть известная альтернатива «лиса – еж». Сам образ он позаимствовал у древнегреческого поэта Архилоха – «Лис знает много секретов, а еж – один, но самый главный» – и заново ввел его в литературный и психологический обиход, применительно к человеку. В частности – к художнику.

Люди-лисы устремлены к нескольким целям сразу и видят мир во всей его сложности, амбивалентности и оксюморонности. Они разбрасываются, пытаясь добиться сразу всего – их мышление лишено какой-либо общей концепции. К лисьей группе сэр Исайя относил Шекспира и Пушкина.

Люди-ежи предельно упрощают мир, сводя его к простой организующей концепции, которая связывает все воедино. Не важно, насколько сложен мир, еж сводит все вопросы и проблемы к упрощенной, иногда даже примитивной и понятной идее. Для ежа все, что не въезжает в эту концепцию, не существует. В ежовый ряд вписываются Ницше, Достоевский, Фрейд. А к какой категории относится герой этой книги? Кто он – лиса или еж? Вопрос чисто риторический – кто есть Бродский и ежу понятно.

А сам сэр Исайя – кем он был по его собственному раскладу? Ну конечно, лисой! Разбрасывался как редко кто. Чем только не занимался! О чем только не писал! О Карле Марксе и исторической неизбежности, о веке Просвещения и о русской интеллигенции, о разных видах свободы, об искривленном древе человечества – истории идей.