Быть войне! Русы против гуннов

Тагулай хватает воздух как рыба, со страхом косится на вонзенный в столб ханский акинак.

– Поедешь к князю урусов! – голос хана вдруг сделался тверже стали. – С тобой отправлю наших лучших убийц.

– Что я должен буду сделать, о великий хан? – покорно отозвался советник-раб. – Убить урусского князя?

– Зачем? – зловеще хохотнул Ухтамар. – У него тоже есть дети, но главный наследник – старший, Бусай. Так вот пусть и он вкусит горечь потери, как и я. Отвлеки его какими-нибудь разговорами, о мире – ха-ха – дружбе и согласии, например. Не мне тебя учить интрижки плести!

Ухтамар резко отвернулся, щеки блеснули мокрым.

– Но главное – принесешь голову его сына!

– Но, великий хан, там полно охраны, много княжьих витязей и дружина…

– Как ты смеешь, мерзкий раб, перечить мне, великому хану! – взорвался Ухтамар, Тагулай в страхе попятился. – Если не принесешь голову его сына – Бусая, – я тебя разорву конями, а остатки брошу на съедение псам!

Тагулай согнулся в почтительном поклоне, коротко бросил: «Исполню, о великий хан!» – и заковылял прочь из шатра.

Ухтамар тяжело опустился на топчан, печаль и ярость обжигают его сердце. Скупая слеза скользит по раскрасневшейся щеке.

– Вогул, мальчик мой, я же тебя предупреждал, что это не простые пахари! – бормочет дрожащим голосом гуннский хан. – Не послушался! Эти шакалы коварны, будь они сто раз прокляты! – Хан смахнул слезу, повернулся к выходу: – Позвать моих военачальников!

Хан поднялся и принялся ходить взад-вперед, руки устроились за спиной.

– Пока эта рабская собака Тагулай будет усыплять бдительность урусских князей, я нанесу сокрушительный удар там, где меня не ждут, – бормочет себе под нос Ухтамар. – Ничего, сынок, твоя смерть будет отомщена! – Гуннский хан замер, глаза немигающе уставились к выходу, рука до побелевших костяшек сжалась в кулаке. – Паршивые урусы умоются кровью, клянусь!

22

По телу волнами проносится судорога. Глаза застилают слезы, они горячими струйками скользят по щекам, повисают на подбородке и соленой капелью срываются в траву древлянского леса.

– Ну, будет тебе так сокрушаться-то, – рядом с ухом Боряты пробасил Лютобой, тяжелая рука опустилась на плечо анта, дружески теребит. Борята лишь шмыгнул носом в ответ. – Так горе-печаль все сердце съесть может…

Борята не обращает внимания ни на слова, ни на слезы. Он лишь отупело смотрит на Горяну. Она лежит на ковре из зеленых листьев и лесных трав, тугая коса золотистых волос устроилась на груди, на бледном лице спокойствие и безмятежность спящего. Лишь нездоровая синева губ выдает. «Так она еще красивей», – пронеслось в голове Боряты. Его взгляд скользнул по знакомым с детства очертаниям любимой, длинные стройные ноги, словно вырезанные из камня древними ромейскими мастерами, переходят в восхитительные бедра, которые также требуют руки мастера, осиная талия, высокая грудь. Сколько раз Борята желал к ней прикоснуться, но всякий раз страшился до чертиков, а потом стыдился своих шальных мыслей.

Ант медленно нагнулся, дрожащие пальцы заскользили по нежной коже славянской девушки, легкая приятная дрожь пробежала по телу анта. Красивый изгиб руки, бархатная шея, подбородок с едва заметной разделительной черточкой, щечки, прямой носик и губы. Когда-то алые как сок вишни, теперь совершенно бледные… и холодные.

Вдруг вспомнился ее звонкий смех, ровный ряд белоснежных зубок…

И тут же у Боряты затряслись губы, свежие соленые ручейки вырвались из голубых озер-глаз анта.

– Ну все, будет-будет… – вновь пробасил Лютобой, соплеменникам показалось, что его голос слегка дрожит. – Тоской-печалью любимых не воротить… Такова воля богов!..

Борята всхлипнул в ответ и отдернул все еще лежавшую на плече руку древлянина.

– Этому не бывать!.. – грозным голосом выдавил из себя захлебывающимся голосом ант. – Она всегда будет жить, всегда!

– Да, да, в твоем сердце – так и будет… И с нами она тоже останется, пусть и не пришлось узнать ее…

Йошт стоит в сторонке, руки блуждают по жестким косичкам древесной коры. В глазах тоже подрагивает влага. Мучительный огонь потери жжет изнутри, гонит жар к горлу, уродливой лапой давит кадык. Но смотреть в сторону лежащей на ковре из зеленых листьев и трав Горяны не хотелось.

Округу разрезал оглушающий вопль. Любопытные звери, что смели подойти близко к людям, шарахнулись в стороны. Борята рвется из рук двух дюжих древлян в волчовках, послышался хруст костей и сухой треск – ант уцепился за край шкуры одного из детей леса и рванул к себе. Рядом стоящие древляне морщатся, отводят лица – от бешеного исступленного крика Боряты в ушах стоит невыносимый звон.

Тем временем Горяну поднимает пара заботливых рук и бережно переносит на носилки-волокуши, прямые березовые жерди перехвачены льняной материей, по краям струятся кроваво-красные узоры, а в центре горит солнце – яр-коловорот.

Борята вновь дико заверещал, взвился в цепких руках древлян и с удвоенной силой бросился к жрецам, что смели потревожить тело любимой и куда-то ее понесут. На руках славян валунами забугрились мышцы, шею и кисти полосуют вздувающиеся жилы.

Горяна взлетела на погребальных носилках и медленно поплыла среди мощных дубовых стволов и кустов орешника. Йошт спешно отводит глаза, но бледное лицо девушки все равно зацепилось взором и отпечаталось в памяти. Соленая капля защекотала щеку и скользнула вниз к травам.

Чуть поодаль уже возвышается домик из массивных поленьев – погребальный костер. Тело Горяны на носилках-волокушах устроилось рядом на двух деревянных чурках. Десяток древлян, облаченных кто в шкуры-волчовки, кто в просторные льняные рубахи с завязками, встали неровным полукругом у пышущего жаром огня.

Борята обессиленно повис на руках, древляне, тяжело вздыхая, ослабили хватку. Вдруг Борята вскочил, растолкал обомлевших славян, те разлетелись в стороны как деревянные болванчики. Ант с криком бросился к Йошту, его лицо скорчено в жуткой гримасе, полной ужаса и ненависти.

У рыжеволосого карпенца подломились ноги – очумелый друг с перекошенной от злобы мордой несется на него. Губы Йошта мгновенно пересохли.

Он только смог вымолвить: «Бор, ты чего?» Вместо ответа Борята схватил его одной рукой за грудки, другая нависла прямо над головой, готовая обрушиться страшным ударом. Йошт дернулся в сторону из последних сил, раздался треск, рядом что-то хрустнуло. Венед покатился кубарем, распластался, спешно вскочил на ноги, дрожащая рука ощупывает нос, челюсть – кажется, все цело, пальцы пробежались по распоротому шву рубахи.

«Эх, в клочья изодрал, а ведь была почти новая, – пронеслось в голове Йошта. – Впрочем, хоть сам цел, а рубаха – и новую сыскать можно».

Древляне замерли, десятки пар глаз недоуменно направлены на пришлых славян.

Борята мотнул головой и сделал несколько шагов в сторону Йошта, руки – в кулаках, на окровавленные костяшки прилипла древесная труха. Глаза очумело уставились в побелевшего от страха венеда.

– Ты… Это все ты! – просипел злобным голосом Борята. Он шагнул к венеду, тот попятился. – Если бы ты не пришел в нашу деревню – она была бы жива! Это все ты виноват!