Бывшие. Первая жена

Риторический вопрос, но не могу остановиться, так шокировала сцена под тентом. Ладно, первый раз, он импульсивно полоснул по пальцу. Чего не сотворишь в эмоциональном взрыве. Но второй раз, когда он сам сломал кость… От того вопля до сих пор идут мурашки по спине.

Я никогда не слышала такого крика.

Крик Яна будет мне сниться.

Он следит за тем, как я суечусь. Разматываю бинт из автомобильной аптечки, щедро поливаю перекисью водорода.

— Убери платок, Ян.

Он внимательно за мной наблюдает.

Даже бесит.

Чего пялится? Нависаю над ним, от лесных ухабов дергает и трясет, но я держусь. Аккуратно пытаюсь приподнять скомканный платок, боясь того, что под ним.

Он сам отрывает ткань от раны, со стоном поджав губы.

Машину снова встряхивает. Чуть на Яна не падаю. Накрываю бинтом кровавое месиво, которое осталось на месте пальца и смотрю в его измученные глаза.

Боль адская, наверное.

— Зачем ты это сделал… — снова шепчу я.

Хотя вопрос, наверное, не зачем.

Почему.

— Ты же меня ненавидишь, — шепотом продолжаю я. — Ты меня задушить хотел. Я тебе всю жизнь испохабила.

Каждую фразу произношу после паузы.

Я их все услышала от Яна в свое время.

Он молчит. Все слышит и взгляда не отводит. Глаза затуманены болью, он бледный, как полотно. Обессиленно полулежит на заднем сиденье, но спина напряжена. Так от боли бывает. Я так же без сил валялась на кровати, но с напряженными мышцами в ожидании новой волны боли, когда рожала…

Дышит часто, но носом. Плотно сжатые губы побелели.

Пытается перетерпеть.

— Тебе нужно обезболивающее, — роюсь в аптечке, ощущая, что плачу, жаль, что Германа нет с нами, он бы быстро понял, что вколоть. — Я не знаю, какое, Ян…

Горло сжимает спазм, и я вытираю запястьем слезы.

Я не знаю, что делать, в этом проблема.

А еще в нем.

В Яне Горском.

— Зачем… — сдавленно рыдаю я.

Просто эмоции. Копились с тех пор, как я села в самолет и теперь они выплескиваются наружу со слезами и тупыми вопросами.

Я держу бинт на кисти — это все, что могу. Надеяться, что кровь остановится. И пытаться не плакать. Ян левой рукой убирает волос с мокрой щеки и заправляет за ухо.

Он как пьяный, только от боли.

Разжимает спекшиеся губы:

— Нужно уметь жить с тем, под чем ты сам ставил подпись, Олененок… Прости меня.

Опускаю взгляд, чтобы не смотреть ему в глаза.

Не могу.

Взгляд падает на руки. На пустое место без пальца, костяшки разбиты — только не сегодня, уже поджили, ссадинам дня два. Наверное, разбил от злости, когда меня похитили. Или, когда звонил Роману, не зная, что со мной делают, а ему не отвечали. Когда кинули, как какого-то лоха. А он не такой. Ян Горский ненавидит, когда его макают лицом в грязь. Любым способом докажет свое.

— Прости, — продолжает он. — Злата и ты — моя вина. Я был уверен, что смогу тянуть время… Что я нужен им и ей ничего не сделают. Я думал, можно тянуть время и делать вид, что готовлю фирму к продаже. Но ее почти сразу убили…

— Ты бредишь, — шепчу я, хотя знаю, почему он говорит это мне.

Просто поверить трудно.

Ян Горский и чувство вины несовместимы.

— Нет, Олененок… Мне жаль, что ты… оказалась… здесь из-за меня.

Пока вожусь с правой, левой рукой Ян гладит мокрую щеку, а затем пытается оторваться от сиденья и тянется ко мне.

— Ты мешаешь, — сварливо бормочу я, мягко это пресекая. — Нужно найти обезболивающее.

Щеки и так мокрые, но рыдать у Яна на глазах не хочу. Украдкой вытираю лицо, копаясь в аптечке. Шприц. Хорошее обезболивающее. Знаю, что Ян смотрит на меня, только я упрямо делаю вид, что сосредоточена на том, чтобы сломать ампулу. Не хочу признавать, что его слова тронули меня. Но лучше всяких слов говорит отсутствие пальца. Железобетонный аргумент.

— Вколю, станет полегче.

— Ты умеешь делать уколы? — бормочет он, наблюдая, как я закатываю рукав, протираю внутреннюю сторону локтя с выпуклыми венами, спиртом и аккуратно ввожу иглу. — Не знал…

Ты еще многое обо мне не знаешь, Ян.

Он часто дышит носом.

Сейчас обезболивающее подействует, и он перестанет быть таким откровенным. Придет в себя и вернется в привычную замкнутую, холодную и отстраненную ипостась. Это сейчас у него прут голые эмоции из-за того, что не может держать лицо. Трудно оставаться сдержанным, когда сходишь с ума от боли.

— Тебе лучше? — замечаю, как разглаживается лицо.

Он кивает.

Дыхание становится ровным. Ему нужна настоящая помощь, там, наверное, осколки кости в ране… Ножом кромсал, не жалея. Осторожно заматываю руку в бинт, завязываю на запястье. Поправляю футболку, сбившуюся под лямками бронежилета, и убираю со лба влажные волосы.

Ян мутными глазами следит за мной.

Почему-то жалко эту скотину.

Джип сворачивает и тормозит.

Оглядываюсь. Вместо того, чтобы выбираться, мы заехали дальше в чащу. Проселочная дорога оборвалась, но джипы проломились дальше — до заросшей бетонки. То здесь, то там разбросаны старые бетонные сооружения.

— Где мы?

— Это брошенная военная часть, — объясняет телохранитель, прежде чем выйти из авто. — Нашли ее, когда обследовали местность.

В глубине леса замечаю еще машины. У нас привал или они здесь базу организовали? Дверь распахивается, и Ян спускает на землю ноги. Перед ним присаживается телохранитель.

— Господин Горский, я должен вас осмотреть.

— Она меня перевязала… — еще несобранный, он отдергивает руку.

— У меня есть медицинские навыки. Вам нужна помощь.

— Со мной все в порядке! — рычит он.

Лучше бы позволил. Но Ян встает, оттолкнув телохранителя.

— Ян, что мы здесь делаем? — зову из салона. — Разве мы не едем домой?

— Сначала нужно выяснить, что с Германом.

— Его убили! Я видела, как он дрался.

— Нет, он жив, — Ян оглядывается, кожа выглядит серой, вид осунувшийся, но он приходит в себя. — Они не идиоты убивать того, кто столько обо мне знает. Пытают — возможно. Убили — нет. Его привезли?

Последние слова адресуются охраннику.

— Да, господин Горский…

О ком он?

Хмурюсь, быстро надевая туфли и выхожу из машины.

Ян обходит бетонное сооружение, и бьет кого-то.

— Как тебе это, мразь?! — орет он, до меня доносится звуки ударов.

Огибаю угол и вижу, что на земле лежит мужчина в наручниках, ноги обмотаны скотчем. Его уже несколько раз били и лицо в крови.

— Роман… — с ужасом узнаю я.

Его взяли живым.

Ян бьет и не может успокоиться.