Ц 6

Хорошо, что папа работал в Праге — там и завод, и КБ, а мотаться каждый день за сорок километров туда, потом обратно — это «черте что и сбоку бантик». Повезло, что какой-то чин собрался уезжать в Союз — и освободил жилплощадь. Тоже служебную, зато в самой Праге! В районе Глаубетин, прямо напротив папиной работы — высокого здания с эмблемой «Теслы» на крыше…

— Петь, а ты интересовался насчет лаборанта? — деловито спросила мама, поправляя Настин бант. — Помнишь, я тебя просила? Ну, хотя бы на полставки…

— На полную ставку, майне кляйне, на полную-ю! — пропел отец, выворачивая руль. — Появилась вакансия в отделении химводоочистки. Нашим процессорам нужна чистейшая аш-два-о. Пойдешь?

— Конечно! — обрадовалась родительница. — Ой, как хорошо-то!

— Выходишь с понедельника! — сказал родитель-водитель, посмеиваясь. — Настенька, приехали!

Девушка встрепенулась, глядя в окно на пятиэтажное здание. Ого… Это сколько же тут дипломатической… как там Миша говаривал? Дипломатической школоты!

— Все, я пошла! Не провожайте!

Настя решительно вылезла из машины и независимо поцокала к школе, скашивая глаза на дубленочку. Миша говорил, ей очень идет…

— Ни пуха! — крикнула мама.

— К черту! — с чувством ответила девушка, держа сумку-портфель немножко на отлете, чтобы не задеть капроновые колготки. Чуть что — и стрелка!

Пришлось, правда, выдержать словесную битву с мамочкой, желавшей во что бы то ни стало напялить на дочечку шерстяные колготы. Как в садике, прямо! А то, что в Чехословакии теплее, ничего? А то, как она будет выглядеть — ужасным колхозным чучелом! — нормально, вообще? И при чем тут мальчики? Нужны они ей… И не собирается она ни перед кем фигурять! Еще чего! Ну, хочется же комфортно себя чувствовать, чтобы ничего не стыдиться! Ну, хорошо, хорошо, подол можно и ниже середины бедра, согласна…

Настя перешагнула школьный порог и с ходу окунулась в знакомый гвалт и суету — малолетки орали и носились в бестолковом броуновском движении, обтекая старших, как бурлящая речка — пороги.

— Новенькая?

Девушка оглянулась, смеривая взглядом дылду с красной повязкой на рукаве. Дылда был белобрыс, а его синие глаза в опуши светлых, словно выгоревших ресниц, смотрели с пытливым интересом.

— А где тут девятый «А»? — надменно вздернула подбородок Настя, но, припомнив Мишины уроки, быстренько скорректировала позицию, с милой улыбкой защебетав: — Я тут первый день, еще не разобралась!

— Да я там учусь! — оживился дылда. — Пошли, покажу. Четвертый этаж, направо!

Звонок догнал их на лестнице.

— Меня Слава зовут, — отрекомендовался белобрысый, ускоряя шаг, и ухмыльнулся: — Можно просто Славик! А тебя?

— «Славика» еще заслужить надо! — в девичий голос вернулась былая засносчивость. — Я — Настя.

— Очень приятно, — честно сказал Слава, и распахнул перед нею дверь класса. — Прошу!

Войдя следом за девушкой, он громогласно объявил, будто глашатай:

— Позвольте вам представить Настеньку! Прошу любить и жаловать!

Гарина обожгла его карим прищуром, и мельком оглядела класс. Парты в два ряда… Оно и понятно. Тут-то всего человек пятнадцать, от силы. Любопытных, оценивающих…

— Будем любить! — расплылся толстощекий мальчиш в белой водолазке под велюровым пиджачком, и его соседка, хорошенькая блондинка в кудряшках, тут же огрела изменника «Алгеброй и началами анализа».

Настя прыснула в ладошку — уж больно забавно мальчиш вжал голову в плечи, жмурясь, как нашкодивший кот.

— Из посольских? — звонко осведомилась кудрявая, пряча учебник.

— Из заводских, — улыбнулась Гарина.

— О! — поразился Слава. — «Совинтель», что ли?

— Ну-у, да. А ты откуда…

— Так и мои оттуда! — засмеялся дылда. — И Генкины! — он хлопнул по плечу толстощекого, и подсуетился, выдвигая стул за партой: — Сюда, сюда! Извольте присесть!

Настя подумала, и присела. Надо же с чего-то начинать?

Воскресенье, 27 февраля. Около двух часов дня

Поезд «Москва — Псков»

Скорый подкатывал к станции, замедляя ход, как будто машинист решил остановиться прямо посреди заснеженного леса. Но вот тепловоз потянул состав живее, сосны поредели, сквозя белым простором — и распахнулись заснеженные поля с редкими черными проталинами. А небо и вовсе провисало серой, клочковатой хмарью, обещая «выпадение осадков». До весны еще далеко…

Старец Корнилий, сидевший напротив, в окно не смотрел — выпадая из образа благообразного монаха, он читал «Неделю», шевеля губами, из-за чего приходила в движение седая окладистая борода, как у Деда Мороза.

Корнилий, в миру старший научный сотрудник НИИ «Прогноз», сам вышел на меня. Как я понимаю, по наводке Андропова или Иванова.

Рахимов меня честно предупредил, что напишет рапорт обо всей нашей операции по освобождению заложницы, вернее, заложников, ведь боевики «Кирилла» захватили целую смену. И Рустам в красках описал всю мою прекогницию, или как там, в научных кругах, именуют способность ванговать. Надеюсь, у Ю Вэ хватило ума не посвящать в интимные подробности Политбюро «и лично товарища Леонида Ильича Брежнева»… Но вот начальнику кагэбэшного института, полковнику Тетерину, намекнули прямым текстом.

Честно говоря, я даже рад. А то ходи, переживай… Знают — не знают? Знают! Ну, и фиг с ним…

— Подъезжаем… — Корнилий зашуршал газетой, и нацепил очки с полукруглыми стеклышками, сразу обретая сходство с Альбусом Дамблдором. — О-хо-хо, чудны дела твои, господи… Знаете, Миша, я был очень рад нашей встрече. Вы-то кисло отреагировали… Нет-нет, я вас прекрасно понимаю! Лишь отъявленные шарлатаны рвутся выставить напоказ свои «сверхспособности», а вот истинно одаренные таятся. Не привычны люди выделять себя из вида хомо сапиенс, приучены мы быть как все… Хотя… — озорная улыбка раздвинула густые усы. — И сам-то грешен! В обитель я сразу после войны пришел. И жена, и дети под немецкими бомбами сгинули, хоронить нечего было… Поначалу-то молился, кланялся светлым образам, и вроде как обрел покой. А вот веру утратил! Да-а… Нас целый взвод был, которые с фронта, да в монахи. И настоятель наш с передовой. Он-то, когда Хрущев задумал покончить с монастырем, пригрозил новый Сталинград устроить! Биться, говорит, будем до последнего, а святое место не сдадим! И отступил «кукурузник»! Да-а, были схватки… А я всю жизнь искал в человеке хоть малый след ангелической природы — то, чем мы выше животного начала, чем мы ближе к истинной божественности. Это еще на войне началось… Ранили меня подо Ржевом, да в голову. С тех самых пор побаливает она в непогоду, да всякие видения насылает. Не сразу, но понял я, что вижу не бред помутненного сознания — это мне грядущее приоткрывается! Однажды, в те самые дни, когда Гагарин полетел, было мне знамение. Как раз «Ан-2» пропал, да не там искали его. И я часа два на телефоне висел — убеждал, уговаривал, и помогло-таки! И экипаж спасли, и пассажиров — геологическую партию… Да-а… Вот тогда-то и дошло до меня, какое есть мое предназначение. Меня и в КГБ на заметку взяли, и в лабораторию секретную пристроили, а теперь там и вовсе институт… Да только проку маловато. Нам не ведомо даже, на каких глубинах естества искать зачатки всеведения и всемогущества…

— Знаете, где-то читал или слышал, — туманно выразился я, — что секреты мышления следует искать и вовсе на квантовом уровне.

— Очень даже может быть, — серьезно кивнул Корнилий. — О, приехали! Пойдемте, Миша, пойдемте… Уж не знаю, какой из меня наставник, но, как говорится, приложу все силы и старания! Надолго вы академку взяли?

— На неделю.

— Ну, нам хватит! — уверенно молвил старец, поднимаясь и накидывая зимнюю рясу — длинное черное пальто из кашемира. Обжав седую гриву волос скуфейкой, отороченной мехом, он картинно составил двоеперстие и произнес напевно, немного рисуясь: — И преподам тебе, чадо, научение духовное, и отворю тайны, сокрытые от смертных, и познаешь ты себя, и овладеешь даром святониспосланным — провидеть, да прорекать! — кашлянув, будто застеснявшись, Корнилий добавил обычным голосом: — Пошли, чадо, а то на автобус опоздаем…