Ц 6
Шрифт:
— Договаривай, договаривай… — промурлыкала «Росита».
«Халид» капитулировал.
— Ну-у… Аль-Бакр хочет сыграть нашу свадьбу тут, в Багдаде, — промямлил он. — Сказал, что директору не место в холостяках…
— Останови машину, — потребовала девушка.
Удрученный «Халид» притормозил, и Марина поцеловала его. В угасшем взгляде Григи полыхнуло ошеломление.
— З-за что?.. — пролепетал он, касаясь щеки.
— Дурачок ты, Ершов. Трогай!
В просторном внутреннем дворе Каср ар-Рихаб, выложенном мраморной плиткой, и заставленном фаянсовыми вазонами с кустами роз, было людно. В узорчатой тени галереи, за тонкими резными колоннами,
Палестинцы изрядно нервничали, поглядывали трусовато, ощущая себя бедными родственниками, и жались посередке.
— Отведайте, Мармарин-ханум, — пророкотал вальяжный Аль-Бакр, протягивая крохотную тарелочку с ароматной пахлавой. — Французский вам ближе, чем арабский, м-м?
— Гораздо. Спасибо, — улыбнулась Марина, намечая ямочки. — Ваш язык я все равно освою, в нем слышится древняя певучесть… От тягучего зова муэдзинов у меня просто мурашки по коже! Только вот рано звать меня «ханум», я ведь еще не замужем.
— Эт-то дело поправимое! — посмеиваясь, президент Ирака зорко оглядел двор, и осекся. — А вот и наша мишень…
Девушка, щепетно держа липкую пахлаву, обернулась. Вокруг сухого фонтана шагал вразвалочку рослый усач в форменке цвета пустыни и в черном берете набекрень. Хищно улыбаясь, он сжимал зубами раскуренную гаванскую сигару. Саддам Хуссейн Абд аль-Маджид ат-Тикрити.
Откусив тающее во рту лакомство, Марина холодно подмечала малейшие детали — тупое самодовольство Саддама, его вялые и небрежные козыряния, цепкий и жадный взгляд, как у царедворца, что в шаге от заветного трона.
— Аллах акба-ар! — взвился вдруг тонкий срывающийся крик.
Юркий офицерик, шагнувший из строя, вскинул «Калашников» с кошачьей прытью. Гвардейцы-телохраны мгновенно открыли огонь, но пять пуль с зеленым ободком долетели первыми, разрывая грудь незадачливому диктатору.
Саддам и Аббас рухнули одновременно, заливая кровью драгоценные мраморы, вот только убитый смотрел в Вечность с обиженной гримасой, застывшей на искаженном болью лице, а его убийца блаженно улыбался мертвыми губами, словно привечая толпу безотказных гурий.
— А ведь действительно, — хладнокровно молвила Исаева, распробовав пахлаву, — вкусненько.
— Вы истинная супруга воина! — восхитился аль-Бакр, словно не замечая поднявшуюся суматоху. Ершов и пара офицеров пониже званием отшагнули к галерее, держа руки на кобурах.
— Ну, тогда еще кусочек, — решила Марина, прикидывая, позволительно ли мусульманке носить «Беретту» в дамской сумочке…
Вечер того же дня
Московская область, дом отдыха «Верхоталье»
Скоков весьма внятно объяснил дорогу — езжай, дескать, на северо-восток, между Электросталью и Пушкино. Там, говорит, прячутся замечательнейшие, заповедные места, и дом отдыха им под стать. Отгрохали «Верхоталье» для всяких светил науки, вот только зимой ученых туда не загонишь.
«А какие там пирожки… — стонал Ванька, закатывая глаза. — А борщи какие…»
Против такого «вкусного» аргумента я не мог устоять, и выехал в начале первого. На «Ижике». Я правил, рядом со мной царила Рита, а на заднем сиденье шептались и хихикали Аля с Зиночкой. Они, правда, затихли, когда мы проезжали центр — бэтээры на перекрестках и усиленные военные патрули напрягали девчонок. А вид сгоревших машин, разбитые витрины гастрономов да универмагов кого хочешь опустят в минор. И Ритка, молодчинка, комментировала иные сцены из московской жизни — как желтые польские
погрузчики «оперативненько» разбирают баррикады, дворники сдирают со стен всякую антисоветчину, а колонны мусоровозок вывозят «революционный» хлам.Дважды нас останавливали милиционеры в касках и с автоматами, но кагэбэшный пропуск действовал безотказно — мне отдавали честь и желали счастливого пути.
Дорога заняла часа три — и вот он, дом отдыха АН СССР, наше убежище на все каникулы! Внушительная колоннада при входе, высоченные потолки — державный сталинский ампир.
Усадьба для советского дворянства крепко сидела на опушке тихого зимнего леса, а дальше стелились обширные луга, речка, пильчатая кромка черно-синего ельника… Пышные снега укрыли и траву-мураву, и камыши, обещая живительные лыжные прогулки, благолепную тишину и покой. На целую декаду…
Впрочем, мои стариковские мечтанья обсыпались в студенческом наплыве, как новогодняя елка, достоявшая до апреля. Дюжие школяры с физфака и мехмата, из «Бауманки» и Физтеха мигом смели торжественную дрему приюта академиков — гомон и хохот загуляли по обоим этажам. Студиозусы волокли с собой картонные ящики из-под телевизоров, набитые звякающими сосудами — от пива «Жигулевского» до коньяка «Наири» двадцатилетней выдержки. Затарились!
Дом отдыха будто расколдовали, превращая во дворец молодежи — даже чопорная директриса в строгом костюмчике от фабрики «Большевичка» медово улыбалась и хихикала над похабными анекдотами.
Наукоемкое заведение выходило из зимней спячки.
Краснощекие поварихи бравурно гремели кастрюлями и сотейниками, обещая на ужин жаркое и гору выпечки, а непоседливое студенчество направило свою ядрёную энергию в мирное русло — человек тридцать парней и девушек с гиканьем укатили на лыжах. Я выдыхал московскую гарь и суперфосфатные испарения в первых рядах, в авангарде, однако Ритка справлялась лучше моего — там, где я вкладывал силу, напрягая мышцы и срывая дыхание, она скользила изящно и невесомо, как будто паря над лыжней, и смеялась, задористо крича: «Догоняй!»
Ах, какое же это блаженство — вывалявшись в снегу, набегавшись до потери пульса, забраться под душ и мычать от первобытного упоения под тугими, горячими струями!
Фыркаешь, как тюлень, изнемогаешь, силы иссякли, но «полотенце пушистое» протрет до скрипа пылающую кожу — и ты оживаешь! Всплываешь, как будто на волне приятной истомы, готовый утолить и голод, и любовь.
— Пошли? — спросила Рита, прихорашиваясь у зеркала.
— Пошли, — согласился я, любуясь подругой.
Марик еще малость покрутилась, оценивая в отражении новый спортивный костюм, белый с голубым, улыбнулась мне в зеркале, и толкнула тяжелую лакированную дверь. Я вышел следом, беря за руку ожидавшую меня девушку.
— Такого Мишу, каким ты был вчера, — негромко заговорила Рита, — наверное, только Марина и видела. Безжалостного и беспощадного…
— Не преувеличивай, — улыбнулся я, надуваясь внутри от гордости. — Иногда я прощаю врагам своим. Хотя… Может, и зря.
— Не зря! — мотнула девушка влажными волосами. — В каждом человеке намешано всего — и доброго, и злого. Надо только выдерживать баланс между светом и тьмою, скользить по лезвию бритвы! Чтобы и до мерзостей не опускаться, и обиды не спускать. Правильно же? Ой, я совсем забыла тебе сказать! — спохватилась она. — Вчера по этому… по е-мейлу письмо пришло, из Праги, от твоей мамы. Телефоны еще молчали, а ты как раз в магазин побежал… Ну, я и ответила за тебя. Лидия Васильевна жутко волновалась, я и не стала тебя дожидаться, сразу ответила. Написала, что нормально всё, и ты жив-здоров. Так, покуролесили алкоголики, хулиганы, тунеядцы…