C-dur

– Любовь? – мент вскинул брови.

– Таня Спицына, – подал голос Саша. – Яйца всем крутит.

От внимательного глаза не укрылось бы, что Саша, сказав это, с каким-то значением глянул на Чудова, а тот опустил взгляд.

Все знали о чувствах Чудова к Тане, их однокурснице. Это был редкий случай, когда он получил от ворот поворот, быстро, без сантиментов. Не привыкший к отказам, он долго не мог оправиться от удара, поверить в случившееся. Он попробовал еще раз, и результат был не лучше. С тех пор (дело было полгода назад) он при всякой возможности пренебрежительно высказывался о Тане и крайне сухо здоровался с ней в коридоре. Многим, впрочем, казалось, что это был панцирь, под которым спрятался уязвленный и все еще неравнодушный к ней молодой человек. Что самое страшное – Таня нанесла ущерб его имиджу сердцееда, местного Казановы.

Мент ничего не заметил. Он задал несколько вопросов об отношениях Спицыной и Никитина, сделал пометки в блокноте и напоследок спросил, были ли у Жени враги. Услышав, что врагов не было, опер кивнул и, предупредив, что при необходимости их вызовут, ушел.

Закрыв за ним дверь, Чудов как зомби сел на кровать.

– Да, Жека сделал… – выдавил он.

Саша встал и прошелся по комнате. Он посмотрел на Чудова. Карие глаза, которые полгода назад не помогли ему завоевать сердце Тани, уперлись в фанерную стену. Потрепанные обои в коричневую полоску, девушки в купальниках и без, масляные качки, рокеры, – вот что он видел. Или не видел.

– Он сам прыгнул, без вариантов, – сказал Чудов через минуту.

– Да, – Саша согласился с ним и пошел чистить зубы. Спать расхотелось. Через полчаса все равно вставать – сегодня экзамен.

В блоке он встретил опера. Тот вышел из туалета (там не было света – стырили лампочку) и, ополоснув руки под краном, продолжил обход общаги.

Из комнаты вышла Ната. По ней было видно, что спала она плохо и мало: учила билеты или писала шпоры в ночь перед экзаменом.

Как выяснилось, мент был у нее и задавал те же вопросы.

– Ужас… – Она подошла к раковине. – Зачем он так?

Саша пожал плечами:

– Кто знает?

– Страшно… Я его вчера видела, представляешь? «Привет» – «Привет».

Ему хотелось успокоить ее, защитить, приласкать, но все, что он сделал – снова пожал плечами:

– Может, и нет. Не страшно. Раз – и все.

– В голове не укладывается… Это он из-за Таньки. А она плакать не будет.

– Думаешь?

– Сомневаешься? – Ната сделала паузу. – Не сомневайся.

– Ты слишком легко судишь о человеке.

Перекинув полотенце через натянутую в блоке веревку, он выдавил пасту на щетку.

Ната задумалась.

– Нет. Таня плакать не будет. Увидишь.

В блок вошел Родя Клевцов: взлохмаченные светлые волосы, красные глаза с расширенными зрачками, общая вялость, – он был явно с похмелья. Все как обычно.

Саша понял, что Родя знает. Что-то было в его взгляде – удивление, осознание.

Он пришел сюда по нужде – воспользоваться туалетом. В санузле блока, где он жил, уже второй день стояла вода по щиколотку. Андреич пропал, его два дня не было дома. Люся сходила в ментовку, дабы очистить совесть, но было ясно: Андреич запил и скоро вернется – когда кончатся деньги и не у кого будет занять. Он исчезал регулярно и всякий раз возвращался.

– Здорово! – Клевцов кивнул Нате и протянул руку Саше. – Про Жеку слышали?

Саша молча кивнул. Он чистил зубы.

– Я с ним недавно курил на балконе, знаете, что он сказал? «Жизнь задолбала. Выпью и прыгну отсюда».

– И? – Напряглась Ната. От Роди всего можно ожидать. Скажи он: «Прыгай, правильно сделаешь» – она бы не удивилась.

– Я сказал, что нужно забить на всех и жить по своим правилам. Жизнь – это театр, а люди в нем – актеры. У всех свои роли. Если на всех обращать внимание и под каждого прогибаться, то не сделаешь главного. Надо жить проще, не парясь, по-своему.

– А он? – Ната во все глаза смотрела на Родю.

– Сказал, не получается жить. Что-то такое. Я был выпивши, плохо помню.

Взгляд голубых глаз был типичным взглядом Клевцова – словно он одновременно видел что-то здесь и за пределами этой реальности – что-то, что не видели остальные. Он жил в двух мирах, и еще неизвестно, где больше.

– Я Жеке завидую, – вдруг выдал он. – По-своему.

Щетка замерла во рту у Беспалова.

– Знаете почему? – Родя продолжил. – Он всех нас сделал. Мы будем жить и бояться смерти, а он уже ничего не боится. Он в нирване, вместе с Кобейном и Моррисоном. Это… своего рода счастье. Когда ничего не хочешь, ничего не боишься и не знаешь, что умер.

Саша и Ната молчали.

– А что? – продолжил Родя (он стоял, опершись плечом о стену и смотрел прежним взглядом в пространство). – Это поступок. Взять и прыгнуть. Инстинкт самосохранения сильная штука, не каждый с ним справится.

– Может попробуешь? – Нате явно не нравились мысли Клевцова. Он во всем был слишком оригинальным, не все понимали его и принимали.

– Может. А пока я в сортир, если не возражаете.

Он оттолкнулся плечом от стены.

– Скинемся на похороны? – предложил Саша. – У Жеки батя пьет, а больше никого нет.

– Саня, я за. Славка Брагин знает Женькиного отца. Они с Жекой из Купино, вместе учились в школе.

Ната кивнула:

– Скинемся. Передадим через Славу.

Родя открыл дверь туалета.

– Блин, света нет! Руки бы вывернуть с лампочкой!

В блок вышли Чудов и Слава Дерягин.

– Здорово! – Задержавшись у входа в санузел, Родя поднял руку.

– Здорово! – ответили те.

Родя вошел в туалет.

– Сейчас сделаю дело! – сказал он оттуда. – Стреляю вслепую!

Больше он ничего не сказал.

Зимняя сессия была в самом разгаре. Это такое время, когда жизнь медом не кажется. Напрягаешься и перенапрягаешься, зубришь то, что невозможно осмыслить, пишешь шпоры, доводишь мозг до точки кипения, а разум – до помутнения, спишь мало, ешь плохо, ходишь на бредовые консультации, свято веришь в то, что на экзамене не вытянешь ни один из тех немногих билетов, которые ты не знаешь и к которым нет шпоры; выходишь на улицу раз в день, загруженный, зомбированный, – одним словом, СЕССИЯ. Ее не пропустишь, не обойдешь, она неизбежна, а спустя годы вспоминается как нечто забавное – когда смотришь в прошлое сквозь розовое ностальгическое стекло.

Сегодня у Чудова и Беспалова был экзамен по страхованию, а Слава шел на консультацию по банковскому делу. Они сдали по два экзамена. Осталось сдать три.

Вернувшись в комнату, Саша включил чайник и поставил разогревать жареную картошку в черной от жира сковороде: то, что осталось с ужина. Ночью картошка покрылась трупными пятнами, выглядела неаппетитно, но это никого не смущало. Никого, кроме Сашиной мамы. Как-то раз (дело было на первом курсе) мама приехала к сыну в гости. Сели завтракать. Сын вынес картошку. Увидев ее, мама расплакалась и долго не могла успокоиться. «Ах, ты мой бедненький! Что же ты кушаешь?» – причитала она, хватаясь за сердце. С тех пор при всяком удобном случае она вспоминала тот случай и свой материнский шок. К счастью, она не знала, что ели здесь кое-что и похуже черной картошки.