C-dur

Пришло время сделать правильный выбор. Что на весах? Чаша с монетами выше?

Да.

Деньги не имеют значения.

Есть и другие весы, помнишь? На одной чаше – видимость дружной семьи, маленький сын и стабильность, на второй – правда и новые чувства.

Глава 8

Он попросил водителя остановиться у магазина.

Два месяца назад он встретил здесь Славу Брагина. От той встречи остался горький осадок. Слава, что же ты сделал с собой? Что мы сделали? Мы хотели трахнуть весь мир. Мы хотели свободы. Мы думали, что мы можем все. Что в итоге? Ты пьяница, а я езжу на «Audi» с личным водителем. Я дал трахнуть себя долбаным долларам. Много лет я делал бизнес с рыжим ублюдком. Кто бы поверил в это? Саша Беспалов, тот, прежний Саша – где он? Умер? Нет? Дышит? Хочет глотка свободы?

Вдруг он увидел призрака.

В потертых джинсах и в майке с надписью «We want the world», тот курил рядом со входом. На том самом месте, где когда-то стоял Слава Брагин. Светло-соломенные волосы, голубые глаза а-ля Курт Кобейн, нервная манера курить —

Это был Родя.

РОДЯ, МАТЬ ЕГО, КЛЕВЦОВ.

Когда их взгляды встретились, Родя на мгновение замер. Он не выдохнул после затяжки, и дым остался внутри.

– Саня!

Бросив недокуренную сигарету, он пошел навстречу Беспалову.

Они крепко пожали друг другу руки и обнялись.

Прокуренный насквозь, в меру нетрезвый – это был он, Родя, тот самый, который говорил о свободе, играл на гитаре как Бог, а однажды, выкурив косячок, изрек фразу, ставшую хрестоматийной: «Если б я умер, я б не чувствовал себя лучше». Вокруг голубых глаз лучиками расползлись морщинки, взгляд посерьезнел, наполнившись опытом, складки легли вокруг рта, но это только добавило ему харизмы, в которой никогда не было недостатка.

Они не виделись с выпускного, когда по случаю вручения дипломов о высшем профессиональном образовании все напились в стельку и общага гудела до первых лучей солнца.

После всплеска первых эмоций встал насущный вопрос – где выпить пива?

– Может, в «Мехико»? – предложил Саша.

– Можно. Пиво там свежее.

– Мне Слава сказал, что ты собирался в Москву. Правда?

– Был. Месяц назад вернулся. Больше не хочется.

– Что так?

– Пели по кабакам, хотели бабок срубить и диск записать, но обломились. Там, Саша, грязь, гниль. Лучше туда не лезть. Может, через годик-другой снова попробую – кто его знает?

Они подошли к «Audi».

Равнодушно окинув взглядом автомобиль, Клевцов заметил:

– Саня стал буржуином?

– Так получилось, Родя. Сам не знаю, как до этого докатился.

Он открыл заднюю дверь:

– Милости просим.

– Прямо как Президент. – Родя залез в машину.

– Здравствуйте, – поздоровался он с водителем.

– Добрый вечер.

Саша сел рядом.

– Иван, нас в «Мехико» – и отдыхай.

Водитель молча кивнул.

– Теперь, Родя, рассказывай: как поживают идеи о смысле жизни и о свободе?

– Они со мной, Саша. И, как ни странно, я в них верю. Пока еще верю, несмотря ни на что. Страшно становится, как подумаю, что могу разувериться. Я надеюсь на шанс.

– Какой?

– Сказать всем. Со сцены. Не жрущим и пьющим бюргерам в кабаках, а тем, кто может услышать.

– Бюргеры тоже люди. И тоже могут услышать.

– Они не слышат. Они жрут и пьют, сидя спиной к сцене. Они приходят не слушать, а кушать.

Саша смотрел на Родю. Да, это он. Он держится. Он не сдается. У него не может не получиться. Главное – не опускать руки. Не дать миру, жестокому и безумному, съесть твои идеалы и вытолкнуть их через задницу.

Они приехали в «Мехико».

Здесь народу битком. К счастью, нашелся свободный столик в дальнем углу зала.

– По пиву? Или покрепче? – спросил Саша.

Открыв страницу со спиртными напитками, он увидел слово «текила», повторенное раз двадцать, и непроизвольно поморщился. Он вспомнил пьянку годичной давности. В тот раз пили текилу, с солью и с лаймом, все по науке, весело и душевно, и напились в усмерть. Текила вливалась легко. Трудно потом выливалась. Он даже зарекся пить – так ему было плохо. Целый месяц не пил. Ни капли спиртного.

– Может быть, по текилке? – спросил Родя не в бровь, а в глаз.

– Я пас, – внутренне содрогнувшись, сказал Саша.

– Не любишь?

– Так… Неприятные воспоминания.

– Бывает.

– Может, лучше по пиву?

– Мне все равно, Сань. Главное, чтоб градус был выше нуля.

Улыбнувшись, Саша снова подумал о том, что Родя не изменился. Он говорил так в общаге.

– «Крушовицу» или «Туборг»?

– Первое.

– Ок.

– Сань, что за ок? Мы не пиндосы. Мы русские.

– Дурная привычка. Все вокруг окают, заразился.

– Я не люблю янки. Но и у них были люди. Кобейн, Моррисон, Мартин Лютер Кинг. Еще несколько человек.

Они заказали пиво и стали листать меню.

Пиво вынесли быстро: черное, пенное, чешское. Не мексиканское.

– За встречу! – Родя сказал тост.

Тук!

Кружки встретились над столом.

– Кто первый расскажет историю своей жизни? – спросил Саша, утолив первую жажду.

– Я уступаю, – Родя поднял руки. – Готов слушать историю большого пути от общаги до «Audi». Говоря честно, я не совсем тебя узнаю. Ты изменился. Поэтому ты рассказывай, а там разберемся, ху из ху, как говорят у пиндосов. Никого не мочил в бурные девяностые?

– Нет. Но хочется.

Он рассказал Роде все, вплоть до последних событий.

Когда он закончил, Родя выразил отношение:

– Он никогда мне не нравился. Жаль, в морду ему не дали за Женьку. Чтоб, сука, помнил. Как, Сань, тебя угораздило?

– Сам удивляюсь.

Он говорил все как есть, было легко. Родя свой. Он понимает. Он всегда был за естественность и свободу.

– Саня, ты не думай о бабках. Ну их! С голоду не загнешься, а что сверх того – от лукавого. Так говорят в Библии? Было бы здесь теплей и росли бы бананы – я б жил в бочке и клал на все это с прибором. Рыбу ловил бы, кушал бананы. Песни бы пел. Деньги – дерьмо. Трэш.

Родя бьет в точку. Он совесть Саши Беспалова. Он его альтер эго. Сколько раз Саша думал о том же? Море, солнце, вечнозеленые пальмы – только без бочки, это уж слишком. Не нужно сидеть в кабинете, в кондиционированном каземате, и думать о том, как бы повысить рентабельность производства и справиться с партнером по бизнесу. Он мог бы писать музыку. Или книгу о счастье и смысле жизни. Мог бы жить ради чего-то стоящего, а не тратиться на суету. У него есть гитара. Гитара пылится в кофре. Где его прежние грезы? Тоже где-то в углу, в дальнем углу подвала. Когда-то, очень давно, он хотел изменить мир. Он хотел быть на сцене. Он сотни раз представлял, как выходит под свет софитов – яркий, слепящий, горячий – и, не видя зал, слышит его и чувствует. Там, в темноте, не тысячи зрителей, а что-то целое, мощное и живое. Он центр, к нему стекается их энергия, их любовь, дикая и опасная, и каждая клетка тела вибрирует вместе с залом. Он вскидывает электрогитару в знак приветствия. Зал взрывается. Первый удар по струнам, первые ноты – и все летят в стратосферу. Это его жизнь. Ему есть что сказать. Он говорит это музыкой. Он ведет за собой. Вот оно – настоящее. Не фальшь, не грошовая шелуха, а бьющееся, честное и живое. Он не может лгать в музыке. Он говорит правду. И люди верят ему. И чувствуют жизнь