Цапля для коршуна

Рэйд Дювор знал, что был не прав — но не дочь же ему пороть! Выплатил Диону щедрую премию. С дочерью обстоятельно поговорил. О чем, догадаться нетрудно: с того дня при встрече с Дионом Леннея брезгливо кривила губы и называла его рабом. Впрочем, как раз ее рабом Дион быть перестал — Дювор запретил ему исполнять приказы девочки.

Леннея менялась на глазах, все больше становясь такой же капризной, бессердечной и пустой, как ее мать, и такой же надменной, жестокой и вспыльчивой, как отец.

Дион не раз спрашивал себя: чего добивался Лаэрт, навязав ему дочь бывшего хозяина — помимо очевидных целей. Хотел, чтобы новому рэйду, вознесенному его же королевской милостью на вершину власти и богатства, жизнь медом не казалась? А то еще зарвется…

Под официальной опекой Диона Леннея провела всего три дня — зверьком, взбесившимся от ужаса и злобы. Затем вдруг исчезла. Чтобы появиться нынче ночью, будто из ниоткуда. Мятое платье, туфли на босу ногу, желтоватая бледность, тусклые волосы, незнакомое выражение глаз — и что-то еще, отчего сердце сбилось с ритма, а в голове взблеснула молния.

Потом — внезапный припадок, странный, страшный, когда она с воем сорвалась с места, грохнув об пол светильник, слепо налетела на стол и забилась, как в падучей. Пришлось ловить и держать, пока не пришла в себя.

Это было куда хуже, чем ее обычные истерики. Но все миновало, и девчонку словно подменили. Она даже обратилась к нему на "вы" — впервые в жизни.

Почти полгода добровольного заточения. Должно быть, за это время она о многом передумала. Повзрослела. Или попросту тронулась умом. Хорошо, что он подготовил энтоль и загодя положил в сейф…

Дион нахмурился, вспомнив напутствие князя. За три дня в Иэнне он так устал от намеков, уловок и давления чужой силы, что не придал значения сказанному. Но если князь знал наперед… Значит ли это, что и другие его слова имели смысл?

Диону живо вспомнилось, как рано утром он подлетал к стене плотного тумана, озаренного золотистыми и алыми красками. Свечение шло не от восходящего солнца за спиной — изнутри. Это зачаровывало и пугало.

По требованию иэннцев, он был один, без возницы, без свиты, без управляющего дифена, и чувствовал себя смертником. Маршрут фугату задали на той стороне, не оставив ездоку возможности не то что изменить направление, хотя бы в сторону отвернуть.

Значит, сейчас маги Иэнны поднимут завесу, или полет на этом закончится.

Фугат беззвучно вошел в ватную толщу, и все дифены Диона разом отказали. Он не видел, но отлично представил себе, как в тот же миг на стенах воздушного экипажа погасли магические узоры. Фугат со свистом ухнул вниз, и Диону показалось, что на одну долгую секунду он завис в воздухе, как будто тело утратило вес.

А потом и его и фугат мягко подхватила огромная невидимая рука и понесла сквозь зефирно-кремовую белизну в долгую тягучую неизвестность. Лилейный полог приподнялся, открыв взгляду блеск бирюзовых вод, желтый песок, пальмы — и снова упал. Вокруг разливалась сила, захлестывала с головой, заволакивала глаза, проникала в легкие, в поры, в кровь. А у Диона не осталось никакой защиты, кроме обычного человеческого здравомыслия и выучки, которая здесь, в Иэнне, недорого стоила.

Он знал, что моря в княжестве нет — это мираж, иллюзия. Нет парящих в воздухе островов, прикованных к земле длинными золотыми цепями, нет замков, стройных, как кипарисы, и легких, как кружево… Если он и вернется из этой поездки, никому не сможет рассказать, как на самом деле выглядит Иэнна.

Фугат опустился на вогнутую площадку, похожую на нижнюю створку огромной раковины. Верхняя была небом — близким, твердым, перламутровым. Дверца фугата растворилась, под ноги Диону бросилась дорожка цвета слоновой кости и повлекла его, будто лодочка, по залам и переходам, окутанным жемчужной дымкой.

Пахло жасмином и магнолией, в арках колыхались разноцветные занавеси и далеко над горами реяли коршуны, пол искрился водяным блеском, а в лучах солнца, струящихся из неразличимой выси, колокольчиками переливался девичий смех.

Из-за хрустальных колонн выплывали тени, шелестели бархатные голоса: "Следуйте за мной, ваша светлость…" — обращение к высокой особе, принятое во времена империи.

Наконец он оказался в темной зале, полной парящих в воздухе зеркал. Зеркала двигались по кругу, будто танцоры в хороводе, рассыпая по сторонам острые лучи, и каждое глядело на Диона его собственными глазами — два здоровых глаза на гладком, не тронутом порчей лице.

Он дотронулся до щеки. Маска пропала, пальцы ощутили живую, теплую кожу. Еще один обман. Издевка. Но у Диона не осталось сил разозлиться. Он с трудом держался на ногах, под веками плясали огненные искры, голова, сдавленная натиском чужой мощи, грозила расколоться, как кокос.

Если Лаэрт думал, что сможет обыграть Иэнну, да что там, хотя бы встать с ней вровень, то он хуже, чем дурак…

Среди лучей и бликов мелькнула высокая фигура и тут же отразилась в зеркалах — тьмой и светом, аметистовым венцом, коршуном в вышине и ликом без лица.

— От тебя смердит, мальчик, — голос вошел в мозг, минуя уши.

На дне души испуганно встрепенулась печать — оттиск клятвы верности, которую студенты дают королю при приеме в училище. Встрепенулась, заметалась в поисках укрытия и рассыпалась золой от небрежного щелчка.

Значит, вот ты каков, князь Иэнны. Вот что ты можешь…

— Вы решили начать переговоры с оскорбления посланника? — спросил Дион.

Тьма в зеркале всплеснула презрением.

— Как посланник ты мне неинтересен. Я просил прислать тебя, чтобы встретиться с правнуком.

— После того, как отказались от сына?

— Ты так же прямолинеен, как и он. Но в отличие от него, тебе это простительно.

— Мой отец мертв? — очень хотелось закрыть глаза. Поймать взгляд собеседника все равно не удастся.

— Смерть — это бегство. Твой отец — трус.

Стоило ли задавать вопросы, если все ответы будут такими?

Дион перешел к делу. Спросил напрямую, соблаговолит ли его высочество князь Иэнны отдать руку своей дочери владыке Гадарии. Достал из папки документы — официальное предложение, проект договора о мире — листы, вспорхнув голубками, растворились в воздухе. А в зеркалах явилась девушка, прекрасная и легкая, как солнечный свет, и столь же неуловимая.

— Спроси ее саму, — велел князь.

Ответом стал смех — тот самый, что преследовал Диона в переходах по пути в зеркальную залу.

— Ты носишь цаплю. Почему не коршуна? — прозвенело в голове. — На коршуна у тебя больше прав!

— Ты считаешь? — притворно удивился князь. — Об этом стоит подумать.

Больше от первого дня в памяти ничего не осталось. Сны были полны неясных и тревожных образов, неразборчивых голосов, путаных мыслей на грани озарения. Утром Дион проснулся больным и пьяным.