Цапля для коршуна

Сердце глухо ударилось о грудину. Что это значит? С Еленой беда?..

По телу прокатилась непонятная пульсация. В глубине пустой глазницы дернуло болью так, что он едва устоял на ногах, под веком стало горячо. Дион прикрыл его рукой, и краем ладони ощутил влагу, сочащуюся из-под накладки.

Творилось что-то из ряда вон выходящее. Воздух тревожно дрожал. Перед лицом ходили тени, как корабли под призрачными парусами.

Дион пошатнулся и присел на нары. От тощего тюфяка несло гнилью, стена за спиной была сырой и корявой.

Что дальше?

Для короля, для Алиаллы — Елена просто разменная монета. Женщина, которой не должно быть. Лишняя в своем мире, чужая в этом. Не нужная никому, кроме Диона.

А он заперт под замком, беспомощный и бесполезный.

Дион сдернул повязку, достал из кармана платок, прижал к кровоточащей глазнице. Похоже, гибельная магия, запертая в его голове, откликалась на изменения в мире…

А что такое дар, если не магия в голове?

И что такое его болезнь?

Паразит, похожий на скорпиона, как говорили целительницы. Или на черного спрута, как утверждала Елена. Дрянь, которая пьет его кровь, его жизнь, его… дар?

Дион с шумом втянул в себя воздух. Дрянь, как-то связанная с печатью, которая была разрушена, а теперь возрождалась. Он всегда чувствовал печать. Чувствовал истинную силу. Не так, как обычные люди, которые пригибались к земле, подавленные волей короля, ежились под его взглядом, видели отсветы пламени в его глазах — когда король хотел подчинять. Рыдали от счастья, падали на колени, пораженные аурой его власти и величия — когда король желал поклонения. Поддавались силе, но не осязали ее.

В то время как Дион видел, ощущал, принимал удары — не телом, а своей внутренней сущностью. Елена говорила, а он не верил…

Все это время он был слеп? Или сошел с ума сейчас?

Он привалился к стене, закрыл глаз, погружаясь в себя. Печать тлела внутри, тяжелая, будто отек остывающего металла, в дырах и окалине. Уродливая, как и ее носитель.

Дион усмехнулся.

Представил себе липкие нити, тянущиеся от печати вверх, выстроил формулу, обнажающую скрытое. Но чуда не случилось — узоры в голове остались мысленной конструкцией.

Не с той стороны он зашел. Боль. За нее надо цепляться. Не пытаться умерить и усмирить. Не глушить, не пережидать, впадая в оцепенение. Бередить, нагнетать, распалять сильнее! До предельного давления, до смерча, рвущего плоть в кровавые ошметки, до испепеляющего пожара. И если он сгорит в этом пожаре — так тому и быть. Того он и заслуживает.

Дион открыл глаз и уставился на пламенеющий красным перстень. Взгляд мутился, но было видно, как огонь набирает силу. Вместе с ним нарастала и боль.

Дион строил разрушительные узоры без остановки, один за одним. Призрачные формулы не могли воздействовать на окружающую действительность, но как заговоры древних шаманов, влияли на состояние ума.

Как там — преграда внутри разума? Он забыл это пафосное определение из вводного курса. Красивые, бесполезные слова… Его преграда — влажный черный монстр, чьи щупальца соединялись с отростками печати.

Елена сказала: сквозь шкуру твари сочится свет. Надо бить изнутри. Так, как если бы он вскрывал источник пресной воды, таящийся глубоко под землей.

Нужный узор составился сам собой.

Коршун на перстне вспыхнул и забил крыльями. Галлюцинация? Боль нарастала. Черепная коробка готова была треснуть. Дион стонал, не размыкая рта, потом не выдержал и закричал.

А потом мир содрогнулся, и оказалось, как раз этого толчка не хватало, чтобы прорвать нарыв.

В голове что-то лопнуло, Дион подумал, что сейчас умрет. Но… стало неожиданно легко.

Смрадная темная камера расцветилась красками. Мерцали в сумасшедшем ритме узоры заградительного кокона — просто захлебывались магией. А со всех сторон текла и бурлила, закручиваясь в спирали, истинная сила, знакомая и невиданная.

Диону почудилось, что коршун сейчас сорвется с перстня и улетит в небо. Туда, где бурлили водовороты энергий, меняя мир.

Туда, где Елена билась в руках душителя…

Дион отпустил коршуна — и сплел невозможный, не способный существовать узор.

Узор перехода.

Движение воли, один шаг — и тюремная камера развернулась в просторную бело-золотую залу, залитую светом и силой.

От молниеносной смены декораций закружилась голова. Диона подхватила пьянящая вольная ярость, понесла вперед. Взгляд прирос к широкой спине Лаэрта, разум, изголодавшийся по магии, выдавал решения с быстротой озарения, узоры ткались, как мысли.

Удавка на шею, петли на запястья. Подбросить в воздух, крутануть и уронить, не оглядываясь. Услышать, как тяжелое королевское тело с грохотом рушит низкий столик и оранские напольные вазы — еще времен империи. И тут же забыть о нем.

Потому что на полу — Елена. Лицо бледно до синевы, на шее красные пятна — следы мужских пальцев.

Белая зала отшатнулась во тьму. Остались только эти убийственные отметины на белой коже и тени под опущенными ресницами.

Дион осторожно приподнял голову жены, чувствуя кровь на сбившихся в ком волосах. Нет-нет-нет. Он не опоздал. Не мог опоздать…

Елена открыла глаза и слабо улыбнулась.

Облегчение сошло, как лавина, даже в голове зашумело, будто от шальдеронской сливовой настойки.

Вдруг зрачки Елены расширились, взгляд сфокусировался на чем-то за спиной Диона. Он не глядя выставил щит — который разлетается на осколки, как тонкое фужерное стекло под молотом истинной силы. Диона подкинуло и смяло медным прессом. Затрещали кости, застыли в спазме легкие.

Чтобы побороть одного истинного, нужно десять магов.

Не хватало ровно девяти. А Лаэрт не простой истинный…

В ушах нарастал звон. Мир сузился до злого бородатого лица на потолке, начал чернеть…

И вдруг распахнулся, как окно, во всю ширь.

Лаэрт зашатался, рухнул ничком, и Дион увидел Елену. Она стояла, сжимая обеими руками расколотый хрустальный кувшин и с изумлением взирая на огромного мужчину, распластанного у ее ног.

Магия бесполезна против истинной силы. Но истинная сила уступает грубой тяжести толстого хрусталя.

— Получилось, — прохрипела Елена. — Узор для силы рук…

Ее губы кривились от боли, но глаза сияли восторгом.

Дион чувствовал то же самое. Частью сознания он понимал, что творится нечто безумное, невообразимое. Покуситься на короля, по-настоящему — это конец всему. И не просто покуситься… Если Лаэрт жив, его придется добить. Но это не пугало. И печать не остановила Диону сердце. Печати… просто не было. Совсем.