Царь Борис, прозваньем Годунов

— Останки святые невинно убиенного беспокоить не позволю!

— И в мыслях не было, голубушка, видит Бог! — я перекрестился для убедительности, но вопли не смирил. Я повернулся к иерею и спросил тихо: — Сам-то на похоронах был?

— Не сподобился.

— А кто панихиду служил?

— Архимандрит Феодорит.

Отправился к Феодориту. Встретил он меня неучтиво, даже не встал, лишь когда я приблизился вплотную, вскочил с лавки, запричитал:

— Прости, князь светлый, не признал сразу, совсем плох стал глазами.

Вопрос о том, кто и почему призвал Феодорита, отпал сам собой. Но уж коли пришел, решил я исполнить долг свой до конца и начал расспросы.

— Говорю тебе, то был истинно царевич Димитрий, невинно убиенный, — вещал архимандрит, — нет, лица я не видел, ибо мать безутешная до последнего мгновения не могла расстаться с телом сына своего, но одежу я признал, в ней был царевич на обедне последней, и кафтанчик парчовый, и сапожки красные, и ожерелье многоцветное из каменьев драгоценных.

Знал я прекрасно это ожерелье, мой подарок недавний, охватывало оно плотно горло, спадая потом на плечи подобно бармам царским, этим оно мне и понравилось. Неужто Нагие его в землю опустили? Что-то на них не похоже. Но в спешке, конечно, и не такое случается. Так размышляя, я тихо выбрался из кельи Феодорита, оставив его разглагольствовать в одиночестве.

Во дворе перед дворцом моим шумела толпа человек в двести, но я их нисколько не испугался, потому как собрались они по приказу моему, да и были здесь сплошь люди положительные, купцы и ремесленники. Из рассказа их многоголосого сложилась картина следующая. В день злосчастный царевич Димитрий вместе с матерью, князем Андреем Нагим, боярыней-мамкой Василисой Волоховой и кормилицей Ариной Ждановой были у обедни в церкви Спаса, после чего, раздав милостыню, отправились во дворец. Разошлись по домам и прихожане, обсуждая непривычную щедрость царицы и новое богатое ожерелье Димитрия. Все сидели за столами обеденным, когда услышали набат. Выскочив из домов, оглянулись вокруг в поисках столбов дыма, не найдя же их и поняв, что звонят на колокольне церкви Спаса, устремились к дворцу великокняжескому Из-за ограды неслись истошные женские вопли, но понять что-либо было невозможно, внутрь же никого не пускали стрельцы, стоявшие на страже у ворот. Тут прибежали дьяк Михайло Битяговский с сыном, протиснулись в калитку, вскоре набат утих и стал понятен крик: «Убили!» — и узнаваем голос — как кричит царица Мария, всему городу хорошо было известно. Прискакали Нагие, Михаил с Григорием, по обыкновению сильно пьяные, стали пробиваться сквозь толпу к воротам. В этот момент оттуда, на свою беду, показался дьяк Битяговский. «Вяжите их, ребята! Не дайте уйти злодеям! По их наущению царевича зарезали!» — взревел Михаил Нагой. Повязали, помяли немножко, поволокли в темницу. Тут нахлынул второй вал людской, слух об убийстве царевича со свойственной дурным вестям быстротой распространился по посаду и даже через Волгу перелетел. Люди бежали с топорами, рогатинами, дрекольем, завидев связанных и помятых Битяговских, устроили суд скорый, заодно прибили тех, кто пытался их защитить, включая Оську Волохова и Данилку Качалова, в поисках приспешников злодеев ворвались в избу приказную и на подворье дьяков, побили всех, кто не успел скрыться благоразумно, все разломали, в коробах в избе приказной нашли казну немалую и поделили по справедливости, кто столько урвал, в подвале же дома Битяговских нашли несколько бочек вина и… Да что тут долго рассказывать, обычная картина русского бунта на исходе первого дня.

Но не мог я гневаться на подданных моих, все ж таки они у меня люди смирные и богобоязненные, на дворец мой не покусились, город не сожгли, побили же насмерть всего пятнадцать человек, да и тех лишь из преданности мне и нашего роду и из любви искренней к царевичу Димитрию. Разве ж я не понимаю! Да и то сказать, случись такое злодеяние при мне, жертв бы было много больше, да я бы всю дворню свою!., без разговоров долгих!.. Так я весьма кстати вспомнил, что дворовые мои дожидаются меня на другом дворе, и отправился к ним.

Разговор был недолог. Никто ничего не видел. В оправдание свое ссылались на то, что все случилось во дворе, примыкавшем сбоку к палатам царицынским, его почти ни из каких окон и не видать. Впрочем, некоторые, услышав крики, все же выглянули в эти окошки, но, увидев, как Мария бьет кого-то смертным боем, тут же вернулись к столу обеденному, зрелище это было столь привычным, что никого уже не веселило. Встрепенулись же, когда дьяк Битяговский ворвался во дворец и вихрем промчался по палатам.

— Зачем? — спросил я коротко.

— Дык царевича Димитрия искал.

— Разве ж он не на дворе был? — удивился я.

— Выходит, что не был.

— Куда ж он делся?

— Его князь Андрей в церкву отнес, — раздался снизу голос детский.

Так объявились свидетели важнейшие, четверо мальчишек, что в тот день на дворе играли.

— Рассказывайте, как дело было, — призвал я их к ответу.

— Ну, значит, прошли по двору царевич с царицей, князь Андрей, мамка да тетка Арина, — начал было один, постарше, и умолк.

— Потом что? — подстегнул я его.

— Потом мы в тычку играли, — ответил мальчик.

— Потом проходил кто-нибудь по двору?

— Нет, потом никто не проходил.

— Дальше!

— Дальше мы в тычку играли.

— Что же отвлекло вас от сего занятия высокоумного?

— Тетка Василиса закричала благим матом, — вступил другой мальчик, — тут царица выскочила и принялась ее поленом колошматить, а мамка рядом на земле лежала, возле царевича.

Слава Богу, первый человек нашелся, который видел Димитрия. Но я не мог пройти мимо явной несуразицы в показаниях.

— Так мамку били или она лежала? — спросил я.

— Это Баженко Жданов, сын кормилицын, — подсказали мне, — его мать на земле лежала, а мать-царица мамку-боярыню колотила.

Продравшись сквозь частокол матерей, я с ободряющей улыбкой обратился к молочному брату Димитрия:

— Продолжай, дитятко ты мое разумное!

— Князь Андрей царевича на руки подхватил и ходом прямым в церкву унес, потом дьяк по крыльцу скатился, царица тетку Василису бросила и на него нацелилась, но он к воротам утек, а уж потом жильцы набежали. Вот и все.

— А точно ли это Димитрий был? Хорошо ли разглядел?

— А то! Ожерелье-то новое так и сверкало на солнце! Другого такого, поди, во всем белом свете нет!

Будь оно неладно, это ожерелье! Похоже, всем, кто мог что-либо видеть, оно глаза застило. Но во всем остальном я мальчикам поверил безоговорочно — были они в том возрасте прекрасном, когда человек врать еще не умеет. Дети — свидетели самые приметчивые и надежные, все они выложат без утайки, если их не подгонять, не стращать и говорить ласково. Я это умею, как никто другой, вы и сами видели.

Что ж, оставалось заслушать сторону виновную. Я твердым шагом направился на половину Марии. Ее саму и Андрея Нагого я и не думал расспрашивать, чтобы ложью упорной не замутнять картину, почти прояснившуюся, а сразу призвал Арину Жданову, она, Димитрия вскормившая, не могла лукавить.

— Как из церкви вернулись, царица с царевичем и с Василисой наверх поднялись, я же во дворе задержалась, — рассказывала она.

— Почему? — прервал я ее строгим голосом.

— Сынок у меня там играл с ребятами, я сказала, чтобы не заигрывался, обед стынет, — нашлась Арина и тут же продолжила торопливо: — Тут Димитрий на крыльце появился, его царица отпустила во двор погулять.

«В кои это веки Димитрия выпускали на двор гулять, тем более одного?!» — хотел воскликнуть я, но сдержался и спросил коротко:

— Дальше что было?

— А дальше я ничего не видела, — с каким-то облегчением сказала кормилица, — тати выскочили из-за крыльца, огрели меня поленом по голове, я и свалилась в беспамятстве, даже охнуть не успела.

— Но татей-то видела?!

— Как же я их видеть могла, если они сзади подкрались? И очнулась-то я только во дворце, и моченьки-то моей не было подняться, и с мальчиком-то моим дорогим я не простилась! — заголосила она.