Царь Борис, прозваньем Годунов

— Проваливай! — приказал я. — И Василису ко мне пришли!.. Винись, как царевича не уберегла! — закричал я грозно, едва мамка переступила порог, и глазами сверкнул.

— Вот и вы туда же! Я-то здесь при чем?! Да меня там вообще не было! — закричала Василиса. Ну что за баба, с порога кричать. — Я на двор выскочила, когда вопль Аринкин услыхала. А мальчик уж на земле лежит, весь в крови, рядом Аринка бездыханная, ее тати поленом по голове огрели, а сами тати, злодейство совершив, через двор бежали, я их разглядеть не успела! — воскликнула она, предупреждая мой вопрос. — Тут царица с крыльца сбежала и сразу ко мне, схватила с земли то полено и ну меня охаживать, ну кричать, что я с теми злодеями в сговоре!

— Далось вам это полено! — невольно вырвалось у меня.

— Так не тебя ж им били! Ох и тяжелое! Оно и сейчас в сенях лежит, я его нарочно сохранила, пусть все знают, как я за царевича страдала!

— А мальчик? Мальчик не страдал?

— Нет, он без чувств лежал, только ножками чуть подрагивал, а когда князь Андрей спустился, он уж затих. Князь Андрей его на руки подхватил и в церковь унес. Но я этого не видела! Я-то согнулась вся и голову руками обхватила, от полена того защищаясь!

— Сына-то не жалко? — спросил я тихо.

— Жалко, — ответила Василиса, как-то сразу обмякнув, и добавила со вздохом: — Знать, на то была воля Божья.

— Господа вспомнила! Не боишься?! Тебе пред Ним ответ держать!

— А я пред Господом чиста, — сказала Василиса строго, — я свой долг до конца исполнила. И за преданность свою заплатила цену великую.

Как ловко она разговор свернула! Знала, что я по мягкосердечию моему не смогу долго пытать мать скорбящую. К другой же матери, которой надлежало в скорби пребывать, я вообще не пошел, опасаясь, что женщине, бестрепетно прошедшей мимо страдающего от жестокой раны ребенка, я наговорю чего-нибудь не того и тем мысли свои тайные открою. Отправился на подворье к Нагим, к Мишке да Гришке. Они пьянствовали по обыкновению — ничем их не пронять! Подсел к столу, ловко навел разговор на события недавние. Конечно, я не стал их спрашивать, как они, в доме своем находясь, точно узнали, кто и как царевича убил, хотя в какой-то момент не выдержал линию свою, посетовал простодушно, что не нашли орудия злодейства, без него розыск может пойти в какую-нибудь другую сторону. Нагие сразу насторожились, переглянулись и постарались меня побыстрее спровадить. Я им не препятствовал.

Собственно, в деле мне все давно было ясно, целью же всех расспросов моих была попытка узнать, что с Димитрием случилось. Мудрено это было сделать, когда, с одной стороны, никто ничего не видел, а с другой, нельзя задать вопрос прямой, намеков же моих тонких и вопросов хитроумных, обиняком заданных, люди почему-то не хотели понимать. Но я все же ухватил кончик нити, помогло мне как раз то, чего не видели. Точнее говоря, кого. Понятно, что все Нагие сделали, Андрей изнутри во дворце действовал, Мишка с Гришка снаружи, а где Афонька? Его-то никто и не видел. Не мог он в стороне остаться, значит, выполнял какую-то тайную и скрытную часть плана. Ничего другого, кроме отъезда с Димитрием, и быть не могло!

* * *

Вы, наверно, удивляетесь, почему я сразу же не разослал холопов своих во все стороны от Углича, чтобы сыскать следы неостывшие, злодея настичь и Димитрия обратно вернуть. Мелькнула у меня такая мысль, но по размышлению здравому я ее отбросил. На Димитрии был завязан узел некоего заговора, его именем пытались взбунтовать народ, недаром же все-слышащий Годунов говорил о каких-то слухах, а возможно, и не слухах. Если сейчас Димитрия вернуть, то мало что изменится, злодеи могут повторить попытку. Я с ужасом подумал, что они, злодеи, могут не остановиться и перед убийством Димитрия, обвинив в этом царя, Годунова, бояр, чтобы тем вернее поднять народ на бунт. Было у меня и еще одно соображение, но о нем позже. Потому что всего остального вполне хватало для того, чтобы подвигнуть меня действовать тайно, Димитрия у заговорщиков перенять и отсидеться с ним где-нибудь в глубинке, наблюдая, откуда и куда ветер подует. А там как Бог укажет!

Поэтому на следующий день, ранним утром, одевшись попроще для скрытности, я отправился на розыски сам-друг с верным Николаем. След мы зацепили уже к обеду. Тут нам сам Афанасий Нагой и помог, неопытный в бегах, он рассудил, что большой отряд будет слишком бросаться в глаза, поэтому ехал с Димитрием вдвоем, не подумав, что путешествующий в одиночестве с маленьким мальчиком боярин — одежкой никого не обманешь! — и будет вызывать подозрения и долгие пересуды в деревнях. Выбирая же дороги глухие и пустынные, где каждый всадник являлся ребятне деревенской зрелищем редкостным, он замедлял свой путь и облегчал нам поиски. Так доехали мы до Ярославля. Город — не лес, тут человека так просто не сыщешь. Но Господь не оставил нас!

— Ба, принц Юрий! Какая неожиданная встреча! — раздался у меня за спиной тихий голос, когда я с безнадежностью обозревал на площади торговой спины ярославцев, занятых своими делами.

Я обернулся. Воистину — ба! Джером Горсей! Вот уж кого никогда более не чаял увидеть! Так он заворовался, что, несмотря на оказанные им многочисленные и весьма ценные услуги, Годунов выслал его из страны. Но вот вернулся.

— Почему так тихо? — опешив от неожиданности, спросил я, впрочем, тоже приглушая голос.

— Так вы здесь, как я понимаю, инкогнито, без свиты и в одежде простой, — ответил Горсей, — вон и смерды игру вашу поддерживают, глядите, как лица уворачивают.

— Да, знаешь ли, дела, — я неопределенно помахал рукой в воздухе.

— Да уж — дела! Прекрасно вас понимаю! — подхватил Горсей. — Не ожидал такого! Еще полгода назад я докладывал моей королеве, да продлит Всевышний ее дни, что власть царская на Руси прочна, как никогда, а тут приезжаю, и — бунт!

— Какой же бунт? — удивился я и показал Горсею на площадь. — Все тихо! — Сам же придвинулся к нему поближе, весьма заинтригованный.

— Это пока тихо, — ответил Горсей, — хотя на иных площадях уже и кричат, и к бунту призывают. Вот только в одних местах говорят, что Димитрия убили, а в других, что он спасся от убийц наемных. Народ и колеблется, но, как только придет известие решительное, все равно какое из двух, тут-то и взбунтуется.

Прямо как мысли мои недавние прочитал! Знать, умный человек, хоть и вор и безбожник, впрочем, сочетание обычное.

— Чему ж тут удивляться, если господа знатные в обстоятельствах этих инкогнито ездят, а то и вовсе по ночам, когда все люди добропорядочные по домам своим почивают.

— Так-так, — подтолкнул я его к рассказу и приблизился еще ближе, весь внимание.

— Вот третьего дня в полночь стук в ворота, — продолжал Горсей. — Выхожу бесстрашно с двумя пистолями, кто, спрашиваю, и чего надобно. Оказался Афанасий Нагой. Рассказал мне какую-то историю невообразимую, что царевича Димитрия посланцы правителя зарезали в Угличе, что царица Мария тоже стала жертвой отравления, у нее горячка и бред, выпадают волосы и ногти, кожа сходит кусками, поэтому он и приехал ко мне за лекарствами от всех возможных болезней. Мне показалось, что горячка и бред были у него, успокоил я его чашей вина, с собой же дал баночку масла салатного, оно ни при каких болезнях не повредит. И уж сам не знаю почему, но путь его по городу ночному проследил.

Я выдохнуть боялся, чтобы не прервать ненароком рассказа интересного, но Горсея вдруг куда-то в сторону повело. Начал он жаловаться на жизнь свою несчастную, что вот обретается уже три месяца в Ярославле, а в Москву ему ходу нет. Годунов, поверив оговору столживому, не допускает его пред светлые свои очи, из-за этого не может он исполнить наказа королевы своей и дела его торговые в расстройстве пребывают. Вот ведь выжига, тут судьба державы великой решается, а он о своих мелких заботах! А Горсей дальше накручивает, что подумывает он, не сообщить ли Годунову о визите ночном и тем снова в милость войти.