Царь Дмитрий - самозванец

— Верные стрельцы спасли Димитрия, — рассказывал я немногим позднее княгинюшке, — один из храбрецов, похожий на Димитрия статью, отдал ему свою одежду, сам же начал

обряжаться в платье царское. Димитрий скрылся в калитку потаенную, стрельцы же пали все до единого, телами своими закрывая его исчезновение.

— Хвала Господу! — воскликнула княгинюшка и осенила себя крестным знамением.

Тут доложили о возвращении Николая, я приказал немедля провести его к нам. Рассказ Николая немало подивил нас. Оказалось, что все силы заговорщиков почти исчерпывались теми двумя или тремя сотнями, что проникли в Кремль и напали на царский дворец. Видно, Шуйским не удалось склонить к измене государю ни большую часть бояр, ни двор царский, ни стрельцов, ни народ. Зато в остальном они проявили змеиную хитрость и сатанинскую смекалку. Понимая, что народ, стрельцы и поляки стеной встанут на защиту государя, Шуйские задумали столкнуть их между собой. Это они тайно науськивали народ на поляков и пустили слух, что уже назначен судный день. Тут им невольную помощь оказал воевода Мнишек, который уговорил Димитрия отрядить часть стрельцов на защиту польских подворий.

Набат не был сигналом к началу бунта, он должен был возбудить народ, спокойно занимавшийся своими делами повседневными, и выманить на улицу немцев-наемников и поляков. Немногочисленные приспешники Шуйских из купеческих семейств, заранее расставленные в разных местах Москвы, принялись громко кричать: «Кремль горит! Все в Кремль!» Люди устремились к Кремлю. Но Шуйские не стали их дожидаться, на Красной площади и в Китай-городе народу всегда изрядно, толпа собралась в мгновение ока. «Братья, поляки хотят убить царя и бояр, не пускайте их в Кремль!» — обратился к ней Василий Шуйский. Люди бросились к подворьям поляков, распространяя страшную весть и увлекая за собой помощников, сбегавшихся со всех концов Москвы.

Князь Василий Шуйский, не медля, отправился к воротам Фроловским и, указывая стражникам на возбужденную толпу, возгласил: «В Москве бунт! Необходимо известить и защитить государя!» Стражники, знавшие великого боярина, распахнули перед ним ворота. Что дальше в Кремле произошло, мы лучше Николая знали.

Тем временем немцы-гвардейцы не дремали, расслышав набат и быстро разобравшись, что никаким пожаром и не пахнет, они выстроились в боевой порядок и, печатая по своему обыкновению шаг, под развернутыми знаменами двинулись к Кремлю. Но ушЛи недалеко, смекалистый народ московский завалил все улицы на их пути бревнами и рогатками, не имея приказа государя стрелять по толпе, наемники были вынуждены свернуть знамена и отступить.

Поляки были более беспечны, многие в этот час, а был уже пятый час дня, не пробудились после попойки вчерашней, так что вооружиться они успели только для собственной защиты, когда люди московские уже плотным кольцом окружили их подворья и завалили бревнами ворота, препятствуя выходу. Тут план Шуйских не в полной мере удался. Если бы поляки выступили из своих домов, им бы несладко пришлось, могли и перебить. На стороне поляков был опыт и оружие, на стороне людей московских — многочисленность, узкие улочки и обилие простых метательных снарядов. Да и стрельцы еще не ясно, как бы себя повели, приказано было защищать поляков, но ведь православных бьют! Атак поляки отделались потерями минимальными. Лишь один дом — Сигизмунда Тарло — был захвачен и разграблен, да и то по неосторожности хозяина. С обитателями же ничего не сделали, только Тарлиху вместе с ее польскими служанками раздели донага и погоняли в таком виде по улице, чтобы прочувствовали, какого нашим женщинам приходится, когда ляхи на их честь покушаются. Погибло же всего несколько попавшихся под горячую руку поляков, что засиделись по кабакам или возвращались домой со свиданий любовных, да еще аббат Помацкий, которого застали за исправлением обедни.

Не прошло и восьми часов, как бунт был укрощен. Но ведь бунта, собственно, и не было, наоборот, народ встал на защиту царя и бояр, когда же бояре появились на улицах, призвали народ успокоиться и приказали разойтись по домам, все было послушно исполнено.

Лишь на Красной площади собралось тысяч до пяти народу. К ним обратился торжествующий Василий Шуйский. Объявил о гибели царя во время драки во дворце, а также о том, что перед смертью Димитрий покаялся в своем самозванстве.

^ЦаРашзване™

И еще Шуйский воздвиг многие клеветы... Тут я Николая прервал, сказав, что все, что могли излить злоречивые уста Шуйского, я лучше него знаю, пожалуй, и поболее, потому что лукавый князь наверняка что-то в загашнике приберег.

— Что с телом? — спросил я Николая.

— Тело Димитрия... — начал Николай.

— О Димитрии отдельный сказ, — вновь прервал я его, — я тебя о теле, что злодеи на Красную площадь повлекли, спрашиваю.

— Тело положили на помост у Лобного места, — ответил Николай, всеми силами стараясь скрыть свое изумление, — в ногах же положили другое тело.

— Где? — спросил я.

— Не могу знать, — ответил Николай, немного запутавшийся, — но по виду очень похож на боярина Басманова.

— Он и есть, — успокоил я его, — а что народ?

— Народ смотрел на тела боязливо, князя Шуйского слушал недоверчиво, расходился угрюмо, но тихо, — доложил Николай.

— Значит, разошлись, — протянул я.

— Разошлись, — подтвердил Николай.

Я еще долго его о всяких деталях расспрашивал, сам же себя пребольно щипал за руку — хоть и был я холоден и рассудителен, но мысль о том, что все это сон, не покидала меня. Объявление злодеев о странной смерти царя, недоверие и молчание народа, обнаженное тело, влекомое по площадям кремлевским, два тела невинно убиенных на помосте, волнения народные, приступ к подворьям верных защитников царских, усмирение бунта по одному слову боярскому—все было, все когда-то уже было! Лишь перемешалось прихотливо, как во сне кошмарном. Кошмар был. Сна не было.

Но все же многое оставалось для меня неясным, многое еще надо было сделать. Я вновь отправился в путь, на этот раз ходами тайными. После перехода долгого уткнулся в дверь, ведущую во внутренние покои дворца Димитрия. Она была

подперта двумя обломками толстой, в руку, жерди. «С этим понятно, — сказал я себе, — злодеи прознали про тайный ход, ночью перед нападением каким-то образом проникли сюда и подперли дверь. Димитрий обнаружил это только при попытке скрыться, потому и пришлось ему обратно возвращаться и из окошка прыгать как любовнику незадачливому». Я откинул жерди, потянул дверь на себя, она легко подалась — все правильно, Димитрий же отомкнул запор. Во дворце было тихо, видно, стража стояла только снаружи. Я прошелся по комнатам. Следов погрома почти не было, разве что в приемной палате, где Димитрий обычно работал, и в соседней, где сидели его секретари. Там все было перевернуто вверх дном, но нигде ни одного клочка бумаги — их, судя по всему, и искали. И, конечно, никаких следов ларчика с драгоценностями принцессы Анны, но Димитрий и сам мог убрать его в какой-нибудь тайничок (потом уж выяснилось, что не убрал, но драгоценности были приметные — сыскались). Еще безделушки всякие пропали, но я этим даже не возмущался — кто же удержится, чтобы не сунуть за пазуху вещицу бесхозную? Я и сам не удержался, в домовой церкви снял с алтаря святой для меня образ Иоанна Крестителя, безобразно изукрашенный оклад отбросил за ненадобностью, саму же икону пристроил у сердца своего.

Больше мне во дворце Димитрия делать было нечего, теперь надо было прояснить судьбу Марины, о которой не было ни слуху ни духу. Последний раз ее видели, когда она вместе с Димитрием устремилась вниз по лестнице. Я спустился в подвал, где был подземный переход в отдельный дворец Марины, толкнул потайную дверцу, в который раз подивился хладнокровию Д имитрия — успел-таки дверцу замкнуть! — и, повернув неприметный рычажок, открыл ее. Пройдя шагов пятьдесят и поднявшись по лестнице винтовой, я уперся в другую дверь и, не пытаясь открыть ее, постучал условным стуком. Дверь немедленно распахнулась. Это была спальня Марины, она стояла передо мной, целая и невредимая, одетая и убранная с обычным для нее тщанием — и то слава Богу, подумал я. На лице Марины была написано глубочайшее разочарование, но вот она взяла себя в руки, улыбнулась вымученно и пригласила меня войти.

— Я думала, что это Деметриус, — пояснила она, — целый день его жду! — и капризно надула губы по привычке многолетней.

«Бедная девочка! Она — ждет Димитрия! — подумал я. — Да у нее разум от горя помутился!»

— Я доподлинно знаю, что Деметриус спасся, — сказал Марина, откликаясь на мысли мои, — увидела я сегодня, что среди простых русских есть герои, не уступающие в доблести самым высокородным шляхтичам. Тот стрелец... Я прикажу пожаловать семейству его поместье, графу подобающее!

Я не знал, что и думать. Откуда-то Марина знала подробности, известные, как я думал, только мне. С другой стороны, последнее заявление прямо указывало на помутнение рассудка.

— Это лишнее, — сказал я вслух, — он исполнял свой долг и почитал за величайшее счастье умереть за своего царя. Десяти рублей будет более чем достаточно.

Успокоившись, Марина коротко и связно рассказала обо всем происшедшем.

— Поцеловав на прощанье Деметриуса, я поспешила в свой дворец, но едва успела собрать всю свиту свою и фрейлин и объявить им о рокоше¹, как бунтовщики стали ломиться в дверь дворца. Я хотела встретить их лицом к лицу, как подобает императрице Русской, и одним жестом смирить чернь, но ближние мои убедили меня укрыться в безопасное место от варваров, не имеющих понятия о чести. Такя вновь оказалась в тайнике и за остальным наблюдала сквозь смотровую щелку, с трудом сдерживая свое негодование. Бунтовщики искали меня и рвались во внутренние покои, шляхтичи со всей доблестью препятствовали им, давая мне возможность скрыться. Последним, на пороге моей спальни, пал пан Осмольский. Среди нападавших я не увидела ни одного знакомого лица, но и они, судя по всему, никогда не видели меня, поэтому согнали всех женщин в одну комнату и стали пытать, нет ли среди них царицы, а если нет, то где она скрывается. Но фрейлины мои отвечали им гордым молчанием. Лишь пани Казановская изво-