Царь Дмитрий - самозванец

•Рокош — бунт (полъск.).

лила заметить язвительно: «Под юбками моими спряталась!» Тогда за оскорблениями и побоями последовало насилие. Одна за другой молодые паненки молча приносили свою невинность в жертву долгу, но не думаю, что они почитали за величайшее счастье быть изнасилованными вместо их госпожи.

«Сто злотых каждой будет более чем достаточно», — чуть не сорвалось у меня с языка, но я вовремя сдержался и принялся слушать дальше.

— Насилие прервало лишь появление князя Шуйского, одного из младших братьев, он внимательно рассмотрел всех фрейлин, находящихся в растерзанном виде, и сказал, что меня среди них нет. За это я, пожалуй, помилую этого Шуйского, только прикажу выколоть похотливые глаза! А остальных Шуйских — на плаху, и уж я не позволю Деметриусу вновь проявлять его никому не нужное милосердие! — придя в себя после этого короткого взрыва, Марина продолжила много спокойнее: — После этого они перерыли все мои вещи, забрали все мои драгоценности, все платья! И лишь затем оставили нас в покое, выставив у дверей стражу, которая никого ко мне не пускает.

— А сейчас-то бояре знают, где ты находишься? — спросил я Марину.

— Конечно! — воскликнула Марина, гордо распрямляясь и пылая очами. — Я послала им официальное письмо, что на время отсутствия моего царственного супруга я, императрица Марина, венчанная царица Всея Руси, в соответствии с законом беру управление державой в свои руки!

«Все же сбрендила!» — вынес я окончательный приговор.

Из-за двери раздался резкий голос гофмейстрины пани Казановской: «Ваше величество! Пожаловал князь Федор Мстиславский!» — легок на помине! ,

— Проводи его в залу для приемов, я сейчас выйду, — крикнула в ответ Марина, мельком глянула в зеркало, чуть поправила волосы и вышла походкой царственной.

Я, конечно, за ней. Князь Мстиславский, тяжело отдуваясь, склонился низко перед Мариной, приветствовал меня почтительно: «Будь здрав, князь светлый!» — и замолчал, перемина-

ясь с ноги на ногу, наконец, собравшись с духом, объявил решение Думы боярской: Марине сидеть дома, никого не принимать, писем не писать, подарки же царские, если они остались, все сдать в казну.

— Я, императрица Русская и шляхетка польская, не подчинюсь насилию! — гордо ответствовала Марина.

— Воля твоя, матушка, — со вздохом сказал боярин, — только что это изменит? Может, просьбы какие есть, я готов услужить.

— Прикажите вернуть мне моего арапчонка, — сказала Марина без раздумий, — стражники поймали его и забавляются, как с собачонкой.

Я удивленно затряс головой, Мстиславский тоже, но просьбу исполнил. Вскоре в палату кубарем вкатился арапчонок и, ласкаясь к Марине, зашептал ей жарко на ухо и еще сунул что-то тайком в руку. Я приметил и промолчал, но Марина не стала держать меня в неведении. «Послание от Деметриуса!» — воскликнула она, в нетерпении радостном развернула маленький клочок бумаги, прочитала и мне протянула. «Сиди тихо», — было нацарапано на листке неровными каракулями.

— Это не рука Димитрия! — твердо сказал я.

— Его, но левая, — ответила Марина, — он при падении правую выбил, и еще с ногой что-то, пухнуть начала и синеть. Бумбик, — она ласково потрепала курчавую голову арапчонка, — весь путь Деметриуса проследил и, пробравшись во дворец, мне доложил и записку Деметриусу отнес, вот только при возвращении попался, — тут она замолчала, а потом проговорила раздумчиво: — сиди тихо... Что, интересно, Деметриус имел в виду?

— То и имел! — ответил я с некоторым раздражением. — Боярам не прекословь, сама ковы не строй и в чужие заговоры не встревай, положись во всем на него и — на Господа всемилостивого!

Тут неожиданно Мстиславский вернулся.

— Э-э, князь светлый, а ты как здесь оказался? — проблеял он, ну да до него всегда медленно доходило.

— Да вот, зашел навестить по-родственному, — с усмешкой сказал я ему, — и тебя не миную, племянничек! Жди!

— Почту за честь, — смешался Мстиславский и, пятясь задом, двинулся к дверям.

— Да, князь! — воскликнула Марина. — Передайте Думе боярской, что я со смирением приму любые ее решения. И вот это возьмите. — Она сняла с головы алмазную диадему и протянула Мстиславскому.

— Так-то оно лучше,—удовлетворенно сказал тот, — никто, матушка, тебе зла не желает, а я был и есть первый твой слуга.

«Молодец, девочка!» — в свою очередь, похвалил я Марину, но про себя, дождавшись же ухода Мстиславского, спросил у Марины, что я, в свою очередь, могу для нее сделать.

— Будьте любезны, дедушка, зайдите к папеньке, передайте, что со мной все хорошо, что Димитрий покровительством Девы Марии спасся, и убедите его, чтобы он — сидел тихо!

— Все исполню! — воскликнул я и поспешил уйти из дворца, как и положено, через дверь парадную.

Вы, быть может, удивляетесь, почему я не спросил у Марины, где Димитрий прячется. А зачем? Димитрий — человек в бегах опытный. Его уж там не было, не должно было быть.

У папеньки я не задержался. Воевода Мнишек безостановочно бегал по комнате, повторяя: «Все пропало! Все пропало! — и, не давая мне рта раскрыть. — Денег больше ста тысяч, камней драгоценных не меньше, три шубы собольих...»

Список потерь обещал быть длинным, я поспешил прервать его, воскликнув громко: «Все вернется сторицей!» Так завладев вниманием воеводы, я передал ему слова дочери.

— Нет-нет-нет! — теперь уже Мнишек прервал меня. — Марина тешит себя иллюзией. У бедной девочки помутился ум от горя. Лишиться в одночасье и мужа, и короны! Какой женский ум такое выдержит! Мы-то, князь светлый, с вами все понимаем. Царь погиб, в этом нет никаких сомнений. Не хотел слушать никаких моих советов, отдалил от себя поляков, слуг своих вернейших, отдался во власть этих варваров, и вот вам результат! Катастрофа! Князь светлый, мы должны что-то придумать, чтобы спасти Марину, спасти меня! — Тут он оста-

новился, пораженный какой-то идеей. — А может, выдать ее замуж на князя Василия Шуйского? — выдал он, наконец. — Он человек свободный и с браком с княжной Буйносовой не спешит. А что? Так Марина приобретет мужа, сохранит корону, а я верну похищенное.

«Это у тебя, пройдохи старого, ум помутился, но не от горя, от жадности», — подумал я, спеша оставить воеводу наедине с его планами.

Я недолго сокрушался о том, сколь коротка память людская, вот ведь Мнишек, которого Димитрий осыпал благодеяниями неслыханными, забыл о нем при первом известии о его гибели и не нашел ни одного доброго слова, чтобы помянуть его. Ну да Бог ему судия! Меня другое волновало. Был я столь приметчив в тот день, что сразу выхватил из тирады мнишековой два основных слова — корона и Шуйский, которые впервые соединились вместе и дали новое направление моим мыслям. Зачем Шуйский свой заговор устроил? Ради чего на такой риск шел? За народ радел? Это вряд ли!